Как тут было отказать!

На следующий день Коля сидел рядом с матерью в зимнем дорожном возке, запряженном тройкой низкорослых неторопливых лошадей. Их выбирал Трифон. – «Нам спешить некуда, – бормотал он себе под нос, – матушке-барыне спокой нужен. Быстрота ей ни к чему: тише едешь, дальше будешь». День выдался на редкость мягкий, безветренный. Медленно падал снежок.

– В такую погоду, матушка-барыня, любо-дорого по свежему воздуху прокатиться. – обернулся к Елене Андреевне Трифон. Но она ничего не ответила. Тогда Трифон заволновался. Ему показалось, что барыня сердится на него.

– Ежели вы насчет Дашутки, – елозя на козлах, начал оправдываться он, – то я тут ни при чем. Не моя добрая воля.

Но Елена Андреевна смотрела на кучера отсутствующим взглядом, углубленная в свои думы.

Впереди показался монастырь. Он стоял на правом берегу Волги, и тройка быстро неслась к нему по занесенному снегом льду. Расстроенный молчанием барыни, Трифон забыл осторожность и гнал лошадей вовсю.

С тревожным любопытством глядел Коля на приближавшиеся с каждой минутой монастырские строения, высокие белые стены, купола, кресты.

С легким скрипом вползал возок под низкие своды каменных ворот.

Приезжих провели в гостиный двор – кирпичное одноэтажное здание, протянувшееся вдоль монастырской стены. В полутемной, с круглым оконцем комнате густо пахло полынью. Кроме покрытого скатертью стола и низенькой скамьи, в углу – деревянная кровать с синим стеганым одеялом. На стене – древняя выцветшая икона с бледно мерцающей лампадой из зеленого стекла.

Эта мрачная комната не понравилась Коле с первого же взгляда. Опять промелькнула в его памяти картина подземелья. Наверное, вот такое же крохотное окошечко оставили той несчастной девушке, которую замуровали в холодной, сырой стене…

Дорога, хотя и не столь дальняя, утомила Елену Андреевну. Она прилегла на постель и устало закрыла глаза.

Коле скучно. Чем ему заняться. В полутемной комнате нет ничего интересного. Разве выглянуть во двор? Он набросил на плечи тулупчик, надел шапку и выскользнул из комнаты наружу.

С высокого резного крыльца мальчик увидел Трифона. Конюх поставил лошадей под навес и теперь куда-то направлялся, стряхивая снег с голиц. Спустившись вниз, Коля увязался за ним.

Трифон привел его к монастырским конюхам. Все здесь напоминало людскую в Грешневе. Так же тесно и душно. В нос ударяли запахи пота, дегтя, кислого хлеба. Обитая мешковиной дверь то и дело открывалась, пропуская клубы холодного воздуха.

Сняв шапку, Трифон степенно поздоровался с сидящими за большим столом бородатыми людьми. Одни из них лениво жевали, другие негромко беседовали, а двое молодых людей, пристроившись на лавке, играли в карты, переговариваясь между собой:

– А туза, брат, не хочешь?

– Не страшен твой туз! У меня козырь!

– Что ж, давай присядем, Миколай Лексеич, – сказал Трифон, опускаясь на широкую скамью.

Коля сел рядом, исподлобья осматриваясь кругом.

– Это чей молодец-то? – спросил Трифона прислонившийся к печке какой-то лохматый человек в ситцевой рубашке с расстегнутым воротом.

– Грешневского помещика, господина Некрасова сынок, – неохотно ответил Трифон.

– Уж не того ли, что намедни в Тимохине на почте смотрителю зубы выбил? – продолжал лохматый. – Сказывают, страсть какой злющий!

– Тот или не тот, – недовольно проворчал Трифон, – наше дело кучерское. Запряг и поехал. Вот и вся недолга.

Облизав сухие губы, Трифон попросил:

– Угостите кваском, почтенные. В горле пересохло.

– Кваском? – засмеялся лохматый. – Да здесь друг, и простой воды напросишься. Такое уж у нас заведение. Но, между прочим, есть у нас небольшой запасец… Испей!

Лохматый вытащил из-под скамьи кувшин с квасом и наполнил глиняную кружку. Трифон залпом опорожнил ее.

– Хорош квасок! Благодарствую!

Обернувшись, он спросил:

– Может, и ты испробуешь, Миколай Лексеич?

Интересно, каков монастырский квас? «Господи, что за кислятина!» – сморщился Коля. Осенняя клюква в сравнении с этим квасом – чистый мед. Но он выпил все до дна – неудобно было оставлять квас в кружке. Скажут, зло оставил!

– Что, понравился? Добрый квасок? – лукаво подмигнул лохматый. – Вишь, как о нас отец-игумен заботится. Ну, да и мы в долгу не остаемся. Любого попа вокруг пальца обведем. Верно, ребята?

Трифон с укоризной закачал головой:

– Будет тебе смутьяничать-то. В святом месте и такие речи. Грех!

– Грех-то в орех, а ядро-то в рот, – не терялся лохматый. Правду баю. А бог правду любит. Могу и сказочку по сему делу рассказать. Как?

Сидящие вокруг стола люди весело зашумели:

– Давай, давай, сказывай, Гаврюха!

Лохматый ухмыльнулся и начал:

– В некоем царстве, в некотором государстве жил-был поп. Какой, спрашиваете? Обнакновенный. Долгогривый. Из жеребячьей породы.

Слушатели дружно захохотали. А Гаврюха рассказал о том, как один работник, по имени Иван, жадного попа провел. Коле тоже любопытно. Он смеялся вместе со всеми. Вот уж никак не ожидал, что в монастыре такие забавные люди живут. Ему думалось, что все здесь строгие, ходят, потупив глаза, да молитвы шепчут.

Клубы белого пара ворвались в помещение. Послышался чей-то голос:

– Не у вас ли тут мальчонка, с барыней приехамши? Ищут его.

Коля быстро вскочил с лавки.

– Иди, иди скорее к маменьке, – заторопился Трифон.

Встревоженная Елена Андреевна встретила сына упреком:

– Ну разве можно так? Ты очень напугал меня. Не знала, что и подумать.

– Мамочка, я ведь на минутку, – оправдывался Коля.

По монастырскому двору прокатился мощный удар большого колокола. Затем тонко забренчали маленькие колокольцы.

– К вечерне зовут… Пойдем! – Мать трижды перекрестила Колю.

В церкви пахло воском и ладаном. Приблизившись к большой, ярко освещенной иконе, мать поставила перед ней горящую свечу.

Началась служба. Елена Андреевна усердно клала поклоны, а Коля крестился лишь изредка, бросая взор то влево, то вправо. Мать опустилась на колени и потянула сына за собой. Но ему неприятен был холод каменного пола. Поглядывая под ноги, он увидел расколотую изразцовую плитку. Из щели несло сыростью и плесенью. «Наверное, там подземелье». Сердце его забилось учащенно.

– Мамочка, – зашептал он матери на ухо, – а внизу есть кто-нибудь?

– Где внизу?

– В подземелье, под нами?

Мать приложила палец к губам:

– Ш-ш-ш! В церкви нельзя разговаривать. Молись, молись!

А как тут молиться, когда кажется, что внизу кто-то стонет, просит о помощи.

– Мамочка!

– Молчи, милый, молчи!

После церковной службы мать повела Колю прикладываться к мощам. Но он не увидел никаких мощей – просто длинный ящик, покрытый узорчатыми тяжелыми тканями. Коля представлял себе все иначе: лежит старенький старичок с белой бородой, как на иконе, скрестил руки на груди. Все подходят к нему, а он совершает чудеса… И вот тебе на – ни старичка, ни чудес! Один только ящик…

Мать не захотела ночевать в монастыре. Отправились домой. Когда подъезжали к Грешневу, в окнах усадьбы горели огни. У крыльца встречала одна няня.

– Все ли благополучно? – беспокоилась мать.

– Все хорошо, матушка Елена Андреевна, – ответила няня, – в добром здравии детушки… А уж как я рада, что ты святому угоднику поклонилась. Не пропадет твоя молитва…

Няня склонилась к Елена Андреевне и с опаской шепнула:

– А сам-то гуляет. Опять к нему Тихменев заявился, смутьян этот бесов.

Как ни пьян был Алексей Сергеевич, а из окна увидел приехавших.

– Так! Изволили вернуться, значит? – распахнул он дверь в комнату матери. – Со святым духом вас! Не желаете ли в нашу компанию?

– Благодарю вас! Уже поздно! – как можно спокойнее и мягче ответила Елена Андреевна. – К тому же, дорога утомила меня.

– Это как же понимать? – рассердился Алексей Сергеевич. – Брезгуешь нашим обществом? Не уважаешь моих гостей? – Он потянул жену за собой. Мать сопротивлялась слабо. Какие у нее, больной, силы! И в эту минуту произошло неожиданное. Коля бросился к матери и заслонил; ее от отца, как загораживал Кузяху от старосты.