Достав блокнот, я их туда переписала, пока Джимми и Ригги просто отдыхали. Как мне кажется, изъян стоицизма заключается в том, что он усыпляет.

Утверждая незыблемость порядка вещей, стоицизм, таким образом, кладет конец всякому честолюбию, всяким переменам. Он заявляет, как заявляло тысячу лет назад христианство, что цари — да пребудут царями, а рабы — рабами, и сдается мне, такая философия определенно привлекательнее для царя, чем для раба.

Это здорово смахивает на дискуссию по вопросу о предопределении и свободе воли. Предопределены ваши действия или нет, вы должны действовать, исходя из посылки, что свобода воли у вас все же есть. Если действия предопределены, то вы все равно ничего не теряете. Но зато если они НЕ предопределены, а вы будете действовать, исходя из обратного, то на вас смело можно ставить крест. В происходящих событиях вы будете никчемным нулем.

Я не никчемный нуль. Я стала другой, и думаю, что отчасти в этом есть и моя личная заслуга. И пока я хоть на что-то надеюсь, я никак не могу быть стоиком.

К полудню подошла и моя очередь срубить дерево. Вместе с Джимми и мистером Писарро я шла вдоль борозды, проложенной по берегу реки бревнами, которые здесь волокли. Солнце сияло, и воздух потеплел. У меня даже мелькнула мысль, что на этой планете не так уж и плохо, хоть и не похоже на дом.

Через несколько сотен ярдов мы повернули в сторону от реки и поднялись на гребень холма. Подлесок был очень редкий, и почву покрывал ржаво-коричневый ковер палой листвы.

Мальчишки, рубившие до обеда деревья, снова вернулись к своей работе. Несколько поваленных стволов с уже обрубленными ветками дожидались волокуши.

— Вот твое дерево, — сказал мистер Писарро, показывая на серый ствол с белеющей зарубкой. Отовсюду доносился звон топоров и визг пил.

Задрав голову, я обошла дерево кругом. Наконец, точь-в-точь как нам объясняли и показывали, я выбрала направление, в котором я хотела, чтобы оно упало. Дерево не должно было никого задеть, и потом, нужно, чтобы его удобно было обкорнать от сучьев и уволочь на стройку.

Покрепче упершись ногами в землю, я взмахнула топором и сделала засечку маленький подруб с той стороны дерева, на какую вы хотите его свалить. Топор еще раз ударил по дереву, отлетела большая щепа, и я остановилась передохнуть.

— Очень хорошо, — похвалил меня мистер Писарро. — Когда закончишь, пришли сюда Соню. А что потом тебе надо делать, ты знаешь?

— Знаю, — ответила я.

Кивнув, мистер Писарро пошел дальше. Он наблюдал за всеми ребятами, смотрел — кто как справляется, и к тому же сам делал большую часть самой тяжелой работы. Казалось, он поспевал всюду: вот только что он стоял рядом с тобой, а в следующую секунду вдруг исчезал. Он даже успел попробовать суп, когда я готовила его сегодня утром. Поразительно!

— Берегись! — крикнул кто-то, и все вокруг посмотрели наверх.

Подрубленное дерево стояло футов на тридцать ближе к реке, чем мое, нас разделял овраг, и дерево должно было упасть именно туда. Все, кого могло задеть, бросились врассыпную (мистер Писарро тоже), и когда мальчик — я не разглядела его лица — увидел, что все убрались подальше, он толкнул дерево ногой и сделал шаг назад.

Подруб был сделан под самым главным вырубом, и достаточно было легкого толчка, чтобы сломать штырек древесины между ними. Дерево качнулось и с величавой медлительностью начало заваливаться вперед. В тишине, воцарившейся после перестука топоров, раздался треск ломающихся веток, скрип, а затем громовой удар. Ствол грянулся оземь, поднялся столб пыли. И снова топоры взялись за дело.

Я обошла свое дерево кругом и принялась за главный выруб. Время от времени я останавливалась, чтобы перевести дух и откинуть влажные ароматные щепки. Наконец дерево заколебалось, и я поняла, что оно «готово».

— Эй, берегитесь все! Отойдите дальше! — крикнула я. И проверила, все ли послушались.

Толкнув дерево, я отступила было назад, но нога моя поскользнулась на щепке, и, не сводя с дерева глаз, я плюхнулась наземь. Сперва я решила, что ошиблась и дерево вовсе не собирается падать, но затем — медленно-медленно оно наклонилось, с шумом рухнуло, и комель, высоко подскочив, грохнулся об землю всего в нескольких футах от меня. Вершина дерева съехала в овраг.

С победоносным видом я оглянулась вокруг, потом поднялась, отряхнула пыль со штанов, подняла топор и отправилась туда, где поднималась хижина. Проходя мимо Джимми, я помахала ему рукой.

Из пятнадцати подростков семеро были девочки. Пятеро срубили свои деревья еще утром, и единственными, кто этого не сделал, были я и Соня. Когда я ее нашла, она вместе с Ригги мастерила дверь для хижины. Пильная яма теперь изготавливала доски из бревен средних размеров. Доски на самом деле были половинками бревен, плоские с одной стороны и полукруглые с другой. Они шли на изготовление ставен, двери, крыши и пола хижины. Дверь делалась просто: палки, нарубленные с утра, прибивались к плоским сторонам шестифутовых досок, скрепляя их друг с другом. Отдав Соне свой топор и отправив ее искать мистера Писарро, я с минуту понаблюдала за пильной ямой, а затем снова взялась за работу.

В пильной яме обычно работают по двое. Один человек спускается вниз, другой стоит наверху, а между ними закрепляется бревно. У того, кто находится наверху, есть одно преимущество: ему на голову не сыплются опилки. Но если пильщики меняются местами, то равенство полное.

Мое задание после обеда было следующим: взять глину и мох, принесенные специальным нарядом (Хуанитой), и замазать щели между бревнами. К тому времени, когда я вернулась к хижине, двое мальчиков уже укладывали на стенах третий ряд бревен. Накинув на бревна веревки, они втаскивали их наверх по наклонным направляющим. Весело улыбаясь и размышляя об этике, я принялась неторопливо заталкивать в щели мох и глину.

После того, как Ригги закончил дверь и ставни, появился мистер Писарро. Стены настолько поднялись, что я даже почувствовала себя ими окруженной. Чтобы замазать верхние щели, мне уже приходилось вставать на чурбан.

Затем мистер Писарро и Ригги прорубили окна. Сделав по два пропила для каждого окна, они просто выбили ненужные части бревен. Лазить внутрь и обратно сразу стало легче, и это было очень кстати, потому что устанавливать бревна на место становилось все труднее. Теперь стены ставили трое мальчиков, мистер Писарро и плюс я, когда у Хуаниты не хватало для меня глины и мха.

Уложив еще два ряда бревен, мальчики тем же способом, что и окна, прорубили дверь, и хижина вдруг перестала быть тесной коробочкой. Все ребята уже вернулись из леса, и мы с Хуанитой проделали еще один, последний, рейс за глиной. Потом все разом поднажали, и наружная обмазка была закончена. Работали мы весело, и под конец просто кидались глиной друг в друга. Большим комом я попала Джимми по спине, он отплатил мне тем же, и надо было видеть, как пятнадцать человек носились сломя голову, швыряясь глиной, а мистер Писарро с ухмылкой стоял в сторонке.

Когда наши запасы глины иссякли, он осведомился:

— И что вы теперь собираетесь делать? Ведь у вас только одна смена одежды.

Посмотрев на реку, Джимми выставил указательный палец.

— Мы собираемся вон туда!

Он понесся к реке и прямо в одежде, пробежав по мелководью, нырнул в глубину.

В тот же миг я скинула обувь, вытащила из-за пазухи свой блокнот и побежала следом. Вода была чистая и холодная, течение не быстрое, и плавать в реке было одно удовольствие. На этот раз я чувствовала себя совсем иначе, чем некогда на Грайнау. Хоть ситуация была похожа — я купалась в открытом водоеме планеты, но ощущения — день и ночь… Мы плескались, крича и визжа, вздымая тучи брызг в лучах клонящегося к закату солнца, — развлекались, так сказать, старомодно, и очень скоро к нам присоединились ребята из группы мистера Марешаля, которые, хоть и были покрыты не глиной, а грязью и опилками, поняли нас сразу, лишь только увидели, что мы делаем. В воде мы бултыхались, пока нас не позвали.