— Да, я патриотка, но не идиотка, — фыркнула госпожа Гайнц. — И поэтому я применила вариант заклятия, которое имеет силу повсюду, в любой точке планеты.

— Ах, так… — выдавил Мэллиг.

— Неужели вы полагали, что я ограничилась вашей лабораторией? Мало ли откуда вы можете привезти новые бомбы. Нет, сударь, больше во всем мире никогда и ничто не взорвется.

— Н-неужели? И ядерные боеприпасы — тоже?

— Признаться, я не усматриваю разницы между ними и обычными. Разве они взрываются беззвучно?

У профессора голова пошла кругом. Все бомбы, снаряды, гранаты, мины, патроны, сколько их есть на свете, все, что сеяло смерть, разрушение и ужас, отныне обратилось в бесполезный хлам и навечно канет в безвестность, подобно детскому кушанью под названием «тюмризи». И сделала это щуплая старушка в очках, с вязанием на коленях. Невероятно.

Собравшись с мыслями, Мэллиг встал.

— Госпожа Гайнц, — торжественно произнес он. — Как ученый я могу считать себя покойником. Мои знания и опыт отныне никому не нужны. Но как человек я считаю, что вы поступили совершенно правильно, избавив мир от оружия и войн. Не будет преувеличением сказать, что человечество в неоплатном долгу перед вами. Всего вам доброго.

— До свидания, — отозвалась госпожа Гайнц, опять принимаясь за вязание.

Профессор поклонился и зашагал прочь. Однако у калитки он вдруг остановился, постоял минутку в раздумье, затем вернулся на веранду.

— Госпожа Гайнц, позвольте еще один вопрос.

— Извольте.

— Я хотел бы узнать, почему этот величайший акт гуманности вы совершили только теперь. Почему не раньше?

Мелькание спиц в морщинистых пальцах прекратилось. Старушка вздохнула.

— Ах, профессор, — сказала она. — Откуда мне было знать, что эти гадкие бомбы так сильно грохочут?