Джо очень резко прервал наш разговор, и я осталась одна, прижав к уху трубку, ощущая сладкое облегчение, поскольку совсем не была уверена, что он захочет меня увидеть. И если бы я услышала от него «нет», то умерла бы сразу, прямо здесь, в этом проклятом чулане, уткнувшись лицом в старый пиджак Эллиота, пахнущий табаком и шариками от моли.

В тот вечер я была счастлива. Эллиот не пришел домой к обеду. Он был приглашен на один из его проклятых обедов, где каждый ненавидел его До самых кишок и аплодировал его коротким, сухим спичам.

Возможно, я выражаюсь слишком грубо, но дела обстояли именно так… хотя никто никогда не признал бы этого. Все оказалось очень просто. После обеда я чмокнула маму в щеку.

— Сегодня вечером никакой домашней работы, — заявила я. — Я собираюсь к Хансону попить кока-колы и поболтать.

Мама улыбнулась мне. Когда Эллиота не было дома, вокруг царила атмосфера небольшого праздника. Мама расслаблялась больше обычного, и сам воздух в комнатах казался спокойнее. Она кивнула и напомнила мне, чтобы я вернулась не позже одиннадцати. Обычно Эллиот освобождался от своих «дел» в половине двенадцатого.

Я пообещала и выскользнула через заднюю дверь.

В аптеку я отправилась пешком. В понедельник вечером там не могло быть много школьников. К счастью, из знакомых мне никто не встретился. Теперь я стала осторожной. Нас с Джо не должны видеть вместе. Никто не должен. Одного раза было больше чем достаточно, но тут уж я ничего не могла поделать и чувствовала, что только благодаря моей наглости, моему легкомыслию все забыли обо мне, о Джо, о событии у Энрико. Они действительно забыли. Мне больше не пришлось беспокоиться по этому поводу.

Ночь выдалась не очень прохладная, но дул легкий ветерок, и после жары последних пяти дней это было приятно. Отойдя подальше от дома, я достала пачку сигарет и закурила, заметив, что мои действия стали теперь более умелыми. Я была так внимательна, что чувствовала и замечала все новое. Даже в походке, в манере переносить свой вес с пятки на всю ступню проглядывалась особая бодрость. Я ощущала, как двигается под одеждой мое тело, как сокращаются мышцы. Я раскрыла ладони навстречу ветерку, начала напевать, не обращая внимания на волнение, стала радоваться прогулке прохладным летним вечером, одним словом, была чрезвычайно довольна.

В аптеке народу оказалось немного. Я взяла вишневой колы и села в уголке за один из столиков из поддельного мрамора. Старина Хан-сон услышал где-то, будто в Коннектикуте в 1890 году открыли аптеку, и она стала пользоваться огромным успехом. По какой-то причине ему понравилась идея, и он переделал свой магазинчик в аптеку. Только вот прибыли она приносить не стала. Хансон зарабатывал ровно столько, сколько тратил на ее содержание. Но школьники приходили сюда регулярно. Хозяин все равно был доволен собой и в теплые дни стоял перед своим детищем под мигающими фонарями и вывеской, напоминающей вывеску парикмахера, делая мгновенные фотографии.

Я сидела, отхлебывая колу и покуривая. Было восемь тридцать две, и тут я услышала, как неподалеку на улице остановилась машина Джо. Теперь я могла узнать звук ее мотора за милю. Меня одолевали сомнения, сработает все задуманное мной или нет. Джо открыл дверь и, не глядя на меня, подошел к автомату с сигаретами. Он купил пачку, заплатил двадцать пять центов (я пожалела об этом условии, я забыла, как много значат для него двадцать пять центов, но сейчас Джо совсем не расстроился) и вышел из аптеки, не оглянувшись.

Самым трудным в моей жизни было сидеть здесь, глядя ему вслед (страстно желая побежать и поскорее обнять его) и допивая, о, так медленно, проклятую колу, которую я совсем не хотела. Казалось, прошло полчаса. Мое горло отказывалось глотать. Я яростно раздавила каблуком сигарету и вышла. Если верить часам, я промучилась всего пять минут. А мое сердце утверждало, будто миновала целая вечность.

Я повернула налево и вошла на площадку для старых машин. В темноте припаркованные аккуратными рядами автомобили выглядели черными массами. В будке сторожа горел свет. С этим сторожем я была хорошо знакома. Он закрывал глаза и уши на то, что происходило в машинах поздними вечерами. Все знали площадку, знали, что могут пользоваться ей, если не будут портить автомобили и шуметь. По субботам вечерами моронвиллских школьников здесь собиралось не меньше, чем в кино. Как волнительно было забраться в машину, которую ты до сих пор ни разу не видела, и пообниматься! Дверцы хороших автомобилей, конечно, запирались, но старина Пит оставлял нам разбитые, и те нам вполне годились.

Но я никогда не позволяла себе этого удовольствия. Ходить к Питу часто, значит давать ему повод рассчитывать на немножко петинга.

Но теперь площадка полностью соответствовала моим целям.

Я укрылась вместе с Джо в тени разбитого «бьюика» 1936 года и молчала. Я просто обняла его, ощущая под поношенным костюмом его теплое тело. Я поцеловала Джо, вложив в этот поцелуй все — любовь, надежду, мужество, которого, как я боялась, мне недоставало. Наконец он освободился от моих объятий, тяжело дыша. Казалось, я слышала биение его сердца. Мы до сих пор не произнесли ни слова.

— Давай войдем, — прошептала я. Мы забрались в бьюик и закрыли дверцу. Под протертой кожей сидений чувствовались пружины, но рядом был Джо, и я положила голову ему на плечо. Я молча замерла на секунду, затем спрятала свое лицо у него на груди.

— Я люблю тебя.

— Я обожаю тебя.

— Как мы могли жить друг без друга? — спросила я и, поверьте мне, если это был штамп, мне не удалось бы подобрать более подходящих слов. Я чувствовала именно это и хотела, чтобы Джо знал.

— Не понимаю, — отозвался он задумчиво. — Честно, не понимаю.

Джо повернулся и обнял меня. Кожа заскрипела под нами, и я оттолкнула его.

— Прости. Не надо.

— Джоан…

— Кроме того, — сказала я, выпрямившись, — нам нужно кое о чем поговорить.

— Я слушаю.

— Это до идиотизма просто, — произнесла я, с любопытством прислушиваясь к собственному голосу. Как он должен звучать, когда я выскажу это, когда открою карты? — Слушай, я хочу знать только одно: ты меня любишь?

— Больше жизни, — Джо издал свой лающий смешок. — Больше своей свободы.

— Просто ты сказал в первый раз в машине, что на моем месте могла бы быть любая.

Помнишь?

— Могла быть тогда. Но не сейчас. Теперь ты, только ты, всегда, всегда ты, Джоан. Мария чувствует, что что-то не так.

— О?

— Думаю, не так как мы с тобой. По-своему.

Она плакала полночи. Я не выспался.

— Бедный ребенок, — я погладила Джо по волосам. — Ладно. Я люблю тебя и хочу жить с тобой. Здесь нам это не удастся. Но и без денег мы не можем уехать. Но я придумала, как их раздобыть немного.

Он взглянул на меня и спросил:

— Это так же просто, как все остальное?

— А разве нет?

— Раз, два, три — и ты решила мою судьбу, — Джо прижал мою голову к своей щеке. — Ты пуглива, Джоан. У тебя нет характера… Я промолчала.

— В общем… Терпеть не могу встречаться на темных улицах, — он улыбнулся в полутьме, и я почувствовала, как дрогнула его щека. — Спасибо за попытку помочь.

Я поняла, что должна заставить Джо перестать говорить со мной, как с маленькой. Я имею в виду… ну, это была та его часть, которая любила девочек. Он хотел видеть во мне ребенка. Думаю, эту мою вспышку можно назвать озарением. Я поняла, что должна сейчас убедить Джо, но не знала как.

Итак, я решила успокоиться, пойти напролом, говорить все, что придет в голову и каким-то образом повернуть беседу к интересующей меня теме. Я опять положила голову на плечо Джо и мягко произнесла:

— Давай помечтаем.

— Ты забавная малышка.

— Я это и имею в виду. Мечтать вообще забавно. Мы можем выбрать, кто начнет мечтать первым.

— Начинай ты. У тебя лучше получится.

— Что бы ты сделал с десятью тысячами долларов? — спросила я.

Джо неловко зашевелился, обнял меня еще крепче, и мы стали шептаться в поскрипывающем салоне старой машины. Свет в будке сторожа мигнул и зажегся еще раньше. Наверное, старина Пит подкрутил свою газовую лампу.