— Мы сможем чаще есть дома, — заявляет она, — и сэкономим кучу денег.

— Есть дома чаще? — недоумевает он. — Да мы никогда дома не едим.

— Вот и я про это. Мы тратим кучу денег, а могли бы откладывать их.

— Откладывать — для чего?

Кэллан никак не может врубиться.

Персик просвещает его: «Мужчины живут сегодняшним днем. Едят, пьют, трахаются сейчас. Мы не думаем о следующей еде, о следующей выпивке, следующем трахе — мы счастливы сейчас. А женщины живут в будущем — и вот это тебе лучше понять, ты, ирлашка-тупица. Женщина всегда вьет гнездо. Она все делает для этого. Она собирает прутики, листья и всякое дерьмо для гнезда. И гнездо это не для тебя, paisan [70]. И даже не для нее. Гнездо — оно для bambino [71]».

В общем, Шивон стала готовить дома, и поначалу это раздражало Кэллана: ему недоставало толпы, шума и болтовни, но потом он привык. И ему начинает нравиться тишина, нравится смотреть, как она ест и читает газету, нравится вытирать посуду.

— Какого черта ты возишься с посудой? — удивляется на него О'Боп. — Купи ты посудомоечную машину.

— Дорого.

— И вовсе нет. Ты идешь к Хэндригану, выбираешь себе машину, она «падает» из кузова грузовика, и Хэндриган получает за нее страховку.

— Проще вытирать.

Но неделей позже, когда они с О'Бопом ушли по делам, а Шивон сидела дома, зажужжал домофон, и двое парней внесли коробку с посудомоечной машиной.

— Что это? — удивляется Шивон.

— Посудомоечная машина.

— Но мы не заказывали.

— Эй, — говорит один парень, — мы же втащили эту штуковину сюда, обратно ее вниз не попрем. И я не стану говорить О'Бопу, что не выполнил его просьбы. Так что будьте милой девочкой и разрешите оставить машину.

Она разрешает, но, когда возвращается Кэллан, затевается спор.

— Что это такое? — спрашивает Шивон.

— Посудомоечная машина.

— Я знаю, что машина. Я имею в виду — что за дела?

Я задам этому засранцу Стиви трепку, думает Кэллан, вот что это за дела, но вслух говорит:

— Это подарок на новоселье.

— Чересчур уж щедрый.

— О'Боп — парень щедрый.

— Она краденая, да?

— Зависит от того, что ты понимаешь под словом «краденая».

— Она отправится обратно.

— Это будет сложно.

— Что тут такого сложного?

Кэллану не хочется объяснять, что Хэндриган, скорее всего, уже подал заявление на выплату страховки за эту машину и еще за три-четыре других, которые толкнул за полцены, — обычная его хитрая комбинация, и только говорит:

— Все.

— Я не дура, ты знаешь.

Никто Шивон ничего не говорит, но она и так понимает все. Она ведь ходит по магазинам, в чистку, общается с телемастером, со слесарем и чувствует особую почтительность в обращении с ней. Проявляется это во всяких мелочах: пара лишних груш, брошенных в корзину; одежда готова назавтра, а не к послезавтрашнему дню, чрезмерная любезность таксиста, продавца в газетном киоске; строители, которые не вопят и не свистят ей вслед.

Ночью в постели Шивон говорит:

— Я уехала из Белфаста, потому что мне надоели гангстеры.

Кэллан понимает, про что она: ирландские бунтовщики стали больше чем простыми хулиганами, они взяли под контроль почти все в Белфасте. Ну в общем, контролируют то же, что и они с О'Бопом в Адской Кухне. Ему хочется попросить ее остаться, но вместо этого он говорит:

— Я постараюсь уйти от них.

— Возьми да уйди.

— Не так все просто, Шивон.

— Сложно, да?

— Да, верно, сложно.

Затасканный миф о том, что уйти можно только вперед ногами, — это, конечно, лишь миф. Уйти можно, только сложно это. Нужно полегоньку «отпускать тормоза», иначе возникнут опасные подозрения.

А что мне делать потом? — думает Кэллан.

Чем зарабатывать на жизнь?

Не очень-то много денег он отложил. У него обычные жалобы, как у любого бизнесмена: денег приходит много, но и утекает тоже прорва. Люди не понимают: нужно отдать долю Калабрезе и Персику, с ходу. Взятки чиновникам профсоюзов, копам. Еще надо и ребятам в команде заплатить. А уж потом они с О'Бопом делят остаток, что, конечно, немало, но не так уж и много, как кажется. А теперь вот еще придется отстегнуть в фонд Защиты Большого Персика... В общем, денег не столько, чтобы уходить от дел. Даже открыть какой-то легальный бизнес не хватит.

Да и вообще, какой бизнес-то? — думает он. Чему я выучен? Я только и умею — выбивать деньги, выкручивать руки и — от фактов не уйдешь — вышибать людям мозги.

— Что ты хочешь, чтоб я делал, Шивон?

— Ну хоть что-нибудь.

— Что? Служить официантом? Я не представляю себя с полотенцем через руку.

Долгая пауза в темноте, и она говорит:

— Тогда я, наверное, не представляю себя с тобой.

Когда Кэллан встает на другое утро, Шивон сидит за столом, пьет чай и курит. (Хоть из Ирландии возьми девушку, она все равно... думает он.) Он садится напротив.

— Я не могу просто так взять и уйти. Мне нужно время.

Шивон сразу задает конкретный вопрос, еще одно качество, которое ему в ней нравится, — она никогда не виляет,

— Сколько времени?

— Ну, с год, наверное.

— Это слишком долго.

— Но может, раньше управлюсь.

Она кивает, а потом говорит:

— Да, если только ты будешь двигаться к двери.

— О'кей.

— Я имею в виду — не сворачивая в сторону. Прямо к двери.

— Ну да, я понял.

И вот теперь, пару месяцев спустя, он старается объяснить все О'Бопу:

— Слушай, мне осточертела эта хренотень. Знаешь, даже не врублюсь, как оно все завертелось. Сидел себе в баре как-то днем, тут вошел Эдди Фрил, и потом как-то все закрутилось, вырвалось из-под контроля. Я тебя не виню. Я никого не виню, только с этим надо завязывать. Я выхожу из игры.

И, как бы ставя жирную точку, Кэллан собирает все свое оружие, заворачивает в оберточную бумагу и дарит реке. Потом отправляется домой поговорить с Шивон.

— Я тут подумываю о плотницкой работе, — делится он. — Ну знаешь, парадные двери, квартиры и всякое такое. Может, я даже научусь мастерить шкафы, письменные столы разные. Я надумал пойти переговорить с Патриком Мак-Гвиганом, может, возьмет меня бесплатно в подмастерья. У нас отложено немного денег, хватит продержаться, пока я не получу настоящую работу.

— Уже похоже на план.

— Но мы станем бедными.

— Я уже была бедной, — возражает девушка. — И неплохо справлялась.

И на следующее утро Кэллан отправляется на чердак к Мак-Гвигану, в мастерскую на углу Одиннадцатой и Сорок восьмой.

Они вместе идут в «Священное сердце», болтают о средней школе с десяток минут, потом немного о хоккее, а потом Кэллан спрашивает, может ли он приходить работать с ним.

— Дурачишь меня, что ли? — удивляется Мак-Гвиган.

— Нет, я серьезно.

Серьезнее некуда — Кэллан трудится, точно распоследний сукин сын, постигая ремесло.

Является точнехонько в семь каждое утро с пакетом бутербродов в руке и с желанием работать. Мак-Гвиган не совсем уверен, чего от Кэллана ждать, но что Кэллан окажется и вправду рабочей лошадкой — полная неожиданность. Он считал его пьяницей или даже наркоманом, но уж никак не человеком, который каждое утро входит в дверь вовремя.

Значит, и правда, парень пришел вкалывать, пришел учиться.

Кэллан обнаруживает, что ему нравится делать что-то своими руками.

Сначала у него будто обе руки левые, он чувствует себя олухом, неумехой, но потихоньку дело начинает ладиться. И Мак-Гвиган, видя, что Кэллан настроен серьезно, терпелив с ним. Не жалеет времени, обучая парня навыкам, показывая, что к чему, поручает ему мелкие поделки, пусть себе портит, пока не наберется мастерства.

Вечерами Кэллан возвращается домой уставшим.

Конец дня, он физически вымотан, у него все болит, и руки больше всего. Но на душе у него отлично. Он спокоен, не из-за чего дергаться, он ничего такого за весь день не сделал, из-за чего его мучили бы ночью кошмары.