Парада вскидывает глаза на вошедшего Антонуччи.

— Вели принести нам еще кофе, — просит Парада. — Ночь предстоит долгая.

А завтрашний день будет еще длиннее.

Непозволительные слабости. Мелкие грешки.

Крепкий горячий кофе. Теплый свежий хлеб.

Благодарение Богу, Антонуччи итальянец и курит, думает Парада, втягивая легкими самый крупный из мелких грешков, по крайней мере из тех, что дозволительны священнику.

Он выдыхает дым, наблюдает, как тот плывет к потолку, слушает, как Антонуччи, поставив чашку, говорит министру внутренних дел:

— Я лично беседовал с Его Святейшеством, и он желает, чтобы я заверил правительство народа Мексики, что Ватикан готов предложить любую помощь, какую сможет, несмотря на то, что мы еще не установили официальных дипломатических отношений с Мексикой.

Антонуччи, думает Парада, похож на птицу.

Птичку-невеличку с маленьким аккуратным клювиком.

Его прислали из Рима восемь лет назад с миссией вернуть Мексику официально в лоно Римско-католической церкви после ста лет антиклерикализма на государственном уровне, воцарившегося в 1856 году, когда к власти пришли либералы и у церкви были отобраны — и распроданы — обширные гасиенды и другие принадлежавшие ей земли. Революционная конституция 1875-го лишила власти церковь в Мексике, и Ватикан отомстил, отлучив от церкви всех мексиканцев, принявших конституцию.

А затем последовало столетие беспокойного перемирия между Ватиканом и мексиканским правительством.

Официальные отношения так и не были восстановлены, но даже самые ярые социалисты ИРП, Институционно-революционной партии, которые правили Мексикой с 1917-го, образовав однопартийное псевдодемократическое правительство, не пытались наложить категорический запрет на Римско-католическую церковь в этой стране верующих крестьян. Случались мелкие выпады вроде запрета на священническое облачение, но все же правительство и Ватикан пытались как-то сосуществовать.

Но целью Ватикана всегда оставалось восстановление в Мексике своего официального статуса, и как политик, принадлежащий к архиконсервативному правому крылу церкви, Антонуччи всегда твердил Параде и другим епископам: «Мы не должны уступать верующую Мексику безбожникам-коммунистам ».

Так что вполне естественно, думает Парада, Антонуччи воспримет землетрясение как удобный случай. Будет рассматривать смерть десятков тысяч верующих как Божье произволение, способное помочь поставить правительство на колени.

Необходимость вынудит правительство проглотить немало обид в следующие несколько дней; ему придется унизиться и принять помощь от американцев. А еще — приползти за помощью к церкви, так уж сложились обстоятельства.

И мы дадим им деньги.

Деньги, которые мы веками собирали с верующих, богачей и бедняков. Монеты, не облагаемые налогами, на тарелке для сбора подаяний. И теперь, думает Парада, мы выжмем награду из поверженной страны за то, что вернем им деньги, которые у нее же и взяли.

Христос рыдать будет.

Менялы в храме?

Да, это мы и есть.

— Вам требуются деньги, — говорит Антонуччи министру. — И требуются быстро. А получить заем вам будет трудненько. У вашего правительства уже и так сомнительная кредитоспособность.

— Мы выпустим облигации.

— И кто станет их покупать? — Намек на удовлетворенную усмешку играет в уголках рта Антонуччи. — Вы не сумеете предложить достаточно высокий процент, чтоб привлечь инвесторов. Вы не можете даже обслуживать свои долги, не говоря уж о том, чтобы выплатить их полностью. Нам это прекрасно известно. У нас целая пачка обязательств от Мексики.

— Страхование, — роняет министр.

— У вас неполное страхование, — парирует Антонуччи. — Ваш собственный Департамент внутренних дел ради поощрения туризма закрывал глаза на практику отелей страховаться не полностью. Магазины, жилые дома — то же самое. Даже правительственные здания, которые рухнули, были застрахованы по минимуму. А то и самозастрахованы, без обеспечивающих фондов. И хотя ваше правительство относится к Ватикану с пренебрежением, финансовые институты считают нас... кажется, на жаргоне это называется «тяжелой артиллерией», то есть самым надежным партнером.

Макиавелли конечно же мог быть только итальянцем, думает Парада.

Несмотря на всю циничность ситуации, искусство диалога папского нунция вызывало восхищение.

Однако работы предстояло слишком много, и безотлагательной, поэтому Парада перебивает:

— Давайте обойдемся без лишних словес, а? Мы с радостью окажем всяческую помощь, какую сумеем, финансовую и материальную, но, так сказать, приватно. А вы в свою очередь разрешите нашим священникам носить кресты и четко обозначите материальную помощь как поддержку от Святой Римской церкви. И дадите гарантии, что следующее правительство начнет переговоры по установлению официальных отношений между государством и церковью.

— Да это случится только в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом, — вмешивается Антонуччи. — Еще почти три года.

— Я тоже знаю арифметику, — замечает Парада. И он снова поворачивается к министру. — Так мы договорились?

Да, договорились.

— Интересно, кем это вы себя воображаете? — спрашивает Антонуччи после ухода министра. — Больше никогда не смейте подменять меня в переговорах. Я его уже дожимал.

— А что, теперь наша роль в Мексике — держать нужных людей на коротком поводке? — иронизирует Парада.

— У вас нет полномочий...

— Меня что, поведут на порку в сарай? — перебивает Парада. — Если так, то, пожалуйста, поскорее. У меня полно работы.

— Вы, похоже, забыли, что я ваш прямой начальник.

— Нельзя забыть того, чего не признаешь изначально, — возражает Парада. — Вы не мой начальник. Вы политик, присланный Римом проводить тут определенный политический курс.

— Землетрясение, — заявляет Антонуччи, — было деянием Бога...

— Ушам своим не верю!

— ...которое предоставляет нам возможность спасти души миллионов мексиканцев.

— Не души их спасайте! — вопит Парада. — Спасайте их самих!

— А вот это чистейшая ересь.

— Ну и превосходно.

И ведь дело не только в жертвах землетрясения, думает Парада. Тут миллионы живут в нищете. Миллионы обитают в трущобах Мехико, на мусорных свалках в Тихуане; безземельные крестьяне в Чьяпасе в реальности ничем не отличаются от крепостных.

— Эта ваша теология освобождения не убеждает меня, — заявляет Антонуччи.

— А мне все равно. Я отвечаю не перед вами, я отвечаю перед Богом.

— Я могу сейчас позвонить, и вас переведут в церковь на Огненную Землю.

Схватив трубку, Парада протягивает ему:

— Так звоните! Буду только рад стать приходским священником на краю земли. Чего же вы не набираете номер? Мне сделать это за вас? Или это пустой блеф? Я сообщу в Рим, а потом газетам подробности о причинах моего перевода.

Он наблюдает, как на щеках Антонуччи расползаются красные пятна. Птичка расстроена, думает Парада. Я взъерошил ее гладкие перышки. Но Антонуччи тут же, положив трубку на место, обретает хладнокровие, безмятежную ясность, и даже прежняя самодовольная улыбка возникает у него на губах.

— Хороший выбор, — с уверенностью, какой не чувствует, замечает Парада. — Я возглавлю оказание помощи. Я «отмою» деньги церкви так, чтобы не ставить правительство в неловкое положение, и помогу вернуть церковь в Мексику.

— А я жду, какую услугу, — замечает Антонуччи, — вы потребуете в обмен.

— Пусть Ватикан сделает меня кардиналом. Потому что возможность делать добро появляется только, ну да, все верно, с обретением власти.

— Вы и сами стали политиком.

И это правда, думает Парада.

Ну и прекрасно.

Пусть так и будет.

— Итак, мы достигли взаимопонимания, — заключает Парада.

Тут Парада замечает, что Антонуччи стал похож больше на кота, чем на птичку. Ему мнится, будто он слопал канарейку. Будто я продал ему душу ради своих амбиций. Такой обмен доступен его пониманию