Эта драматизация действия и умение выражать свое мнение через реплики персонажей, чуждых автору по образу мыслей, проявились с особым блеском в сказках и баснях поэта. Князь Ветров и художник («Картина»), Пролаз, Премила и Миловзор («Модная жена»), Ветрана и Всеведа («Причудница») и другие герои сказок Дмитриева ведут между собой оживленные диалоги, которые играют важную роль в развитии сюжета. Речь этих персонажей, завсегдатаев светских салонов, как правило, лишена всякой патетики и торжественности: это разговорный язык дворянского общества.[1096] В некоторых репликах автора проскальзывает его насмешливо-ироническое отношение к своим героям, иногда даже осуждение. Однако Дмитриев не переходит к отвлеченной дидактике: читатель сам должен извлекать мораль из мастерски рассказанного или, точнее даже, представленного в лицах эпизода.

Подобная же манера повествования характерна и для басен Дмитриева, по-своему воспринявшего опыт русских баснописцев предшествовавшего периода. Басни Дмитриева в основной своей массе — переводы, однако они хорошо отразили своеобразие его поэтического таланта и даже основные черты его творческой личности. Рассказчик в баснях Дмитриева выступает не как суровый моралист, а как остроумный и насмешливый зоркий наблюдатель человеческих пороков и слабостей. Вместе с тем в басни Дмитриева проникают иногда и лирические ноты, приближающие этот сатирический жанр к элегии или идиллии («Два голубя», «Дон-Кихот», «Два друга», «Мудрец и поселянин» и др.),[1097] а иногда и мадригалу («Магнит и железо»).

Сохраняя жанровое разграничение стихов в изданиях своих сочинений, Дмитриев по существу преодолел замкнутость, разъединенность отдельных стихотворных жанров, окончательно разрушив представление о существовании поэзии «высокой» и «низкой». Независимо от избранного жанра Дмитриев писал, по словам его современника А. Ф. Воейкова, «чистым, приятным, благородным, но притом простым слогом»,[1098] т. е. «средним» слогом. Как и другие сентименталисты, Дмитриев ориентировался преимущественно на образованных читателей и особенно читательниц, утонченных ценительниц всего изящного. То, что могло показаться грубым и резким, изгонялось из поэтического языка, и живая стихия народной речи подвергалась тщательной фильтрации и обработке. И все-таки народная речь (пословицы, поговорки, идиомы и просторечие) проникала в поэзию Дмитриева, проявлявшего несомненный интерес к отечественному фольклору. С особым вниманием относился поэт к народной песне, привлекавшей сентименталистов непосредственностью и искренностью чувства.

В 1780–1790-е гг. появляются многочисленные печатные и рукописные сборники народных песен. Одновременно продолжаются традиции русской литературной песни: вслед за Сумароковым и М. И. Поповым авторами песен становятся все поэты русского сентиментализма. Песенный жанр получает признание у читателей самых разных сословий. Нередко границы между песней народной и песней литературной стирались, и те и другие на равных правах включались в песенники. Одним из таких печатных изданий явился «Карманный песенник» (1796) Дмитриева.[1099] Поэт включил сюда и народные песни, и песни, написанные им самим и другими известными поэтами: Сумароковым, Херасковым, Державиным, Капнистом, Нелединским-Мелецким и т. д. Фольклорные темы и образы проникали в литературную песню, и это делало ее более понятной и близкой читателю из демократических слоев. Так, чрезвычайно большой популярностью пользовалась песня Дмитриева «Стонет сизый голубочек…», в которой поэт по-своему использовал образ народной песни. Еще заметнее близость с фольклором песни Дмитриева «Ах, когда б я прежде знала…», впоследствии положенной на музыку М. И. Глинкой.

Разрабатывая песенный жанр, сентименталисты значительно обогатили русскую музыкальную культуру: слова песни заранее были рассчитаны на то, что их будут не читать, а петь. Распространенным явлением становилось сочинение текста «на голос» уже широко известных народных песен или романсов.

Далеко не всегда, однако, песни, сочиненные литераторами, органично входили в народный репертуар. Некоторая искусственность, чрезмерная сглаженность стиля, недостаток лиризма и задушевности — все это было характерно для многих песен Дмитриева, не говоря уже о менее талантливых авторах.

Уже в 1790-е гг. появилось много подражаний «Сизому голубочку»: тема «птички» варьировалась на всевозможные лады.

В. Л. Пушкин, дядя великого поэта, в «Письме к И. И. Дмитриеву» (1796) писал:

И Карамзин, напечатавший это стихотворение в своем альманахе «Аониды», и Дмитриев, «милый друг» В. Л. Пушкина, могли встретить эти строки только с сочувствием. «Стиходеям», поверхностно усвоившим внешние приемы поэзии сентиментализма, был чужд внутренний пафос этого направления: идея внесословной ценности личности, внимание к определенному частному человеку, миру его чувств, к его «жизни сердца».

С сентиментализмом оказалось связано творчество многих писателей, которых нельзя отнести к кругу Карамзина и Дмитриева. Даже их литературные противники отдают дань новому направлению. Характерным примером может служить драматургия и поэзия Н. П. Николева. «Чувствительность» становится важным элементом в его комических операх, дружеских посланиях, песнях.

В русской сентиментальной прозе конца XVIII — начала XIX в. намечаются разные тенденции. Вполне закономерно встает вопрос о соотнесенности с литературой сентиментализма таких произведений Радищева, как «Житие Федора Васильевича Ушакова», «Дневник одной недели», наконец, «Путешествие из Петербурга в Москву». Выделяя демократическое направление в русской сентиментальной прозе, П. А. Орлов относит к нему, кроме Радищева, крепостного писателя Н. С. Смирнова и разночинца И. И. Мартынова, в творчестве которых особое внимание уделено крестьянской теме.[1101] Вместе с тем и в сочинениях многих дворянских сентименталистов отразился общий процесс демократизации литературы.

Многим писателям, окружавшим Карамзина и Дмитриева, были глубоко созвучны гуманистические идеи, принесенные новым литературным направлением. Ю. А. Нелединский-Мелецкий, В. В. Капнист, Н. А. Львов, В. Л. Пушкин и другие поэты конца XVIII — начала XIX в. творчески, самостоятельно подходили к тем же проблемам, которые стояли перед вождями русского сентиментализма. Но, в соответствии с кругом своих интересов и особенностями литературного дарования, каждый вносил нечто новое, свое, обнаруживая свою творческую индивидуальность, свое лицо.

Нелединский-Мелецкий известен прежде всего как автор любовных песен. Обращаясь к отечественному фольклору, он создавал обработки народных песен, иногда удачно объединяя элементы песен народной и литературной («Выйду я на реченьку…», «Ах, тошно мне…»). Нелединскому, воспитанному в знатной дворянской семье, была хорошо знакома и французская стихотворная культура. Переводя Лафонтена, К. Дора, Ж. Флориана и других французских авторов, Нелединский оттачивал свое поэтическое мастерство. Легко усваивая и передавая общий стиль оригинала, он широко использовал в переводах русские идиомы и просторечия («пустился наутек», «случись ему бежать», «чай», «знать» и т. д.) Нелединский умел сочинить остроумные «Стихи на заданные рифмы», написать шутливое послание друзьям или мадригал хозяйке дома. Но наиболее глубоко личность самого поэта отразилась в его любовной лирике, проникнутой нежным и страстным чувством («Прости мне дерзкое роптанье…», «У кого душевны силы…», «Ты велишь мне равнодушным…»).