Масонская ложа представляла собой тип кружка, объединявшего людей, близких по взглядам и убеждениям, кружка, независимого от правительства. Позднее этот опыт организации был по-своему использован и декабристами в их тайных обществах. Масоны, разумеется, были бесконечно далеки от всякой революционности, но некоторые из них по-своему принимали участие в решении задач, стоявших перед просветителями. Это, очевидно, и привлекло к масонству многих виднейших деятелей культуры и писателей, в частности Новикова, стремившегося использовать деятельность масонского ордена прежде всего в просветительских целях. С именем Новикова связан один из самых важных этапов в истории русского масонства: период максимального сближения отдельных деятелей масонства с Просвещением, период активизации тех лож, в которых главное внимание уделялось общественно-литературной деятельности, а не схоластическим богословским дискуссиям.

При этом многие из русских масонов, вступая в орден, проявляли оппозиционность по отношению к официальной религии, противопоставляя догматическому учению церкви «истинное христианство», веру, не скованную строгими иерархическими законами и установлениями. Духовная и нравственная свобода, допускавшаяся масонами, приближалась нередко к деизму. Церковь требовала безоговорочного повиновения: ее законы и обряды не подлежали обсуждению; роль добропорядочного христианина сводилась к тщательному исполнению свыше предписанного, заранее регламентированного. В масонском учении внимание обращается на частного, отдельного человека, перед ним выдвигаются задачи самопознания и самосовершенствования — задачи, способствовавшие творческому и нравственному развитию личности.

Разумеется, это гуманистическое начало в масонстве нередко оттеснялось на второй план: объявляя высшей целью познание бога и божественных истин, некоторые масоны начинали проповедовать аскетизм, рассматривая земную жизнь лишь как приготовление к смерти. Новикову подобные представления были чужды, в центре его интересов оставался земной человек — человек, подверженный слабостям, но способный подняться до высших степеней нравственного совершенства. В программном «Предуведомлении», открывающем первую часть журнала «Утренний свет», издававшегося кружком Новикова (1777–1779), содержится настоящий панегирик человеку — владыке всего земного: «Ничего преизящнее, величественнее и благороднее человека и его от источника благ происходящих свойств не находим… Ничто полезнее, приятнее и наших трудов достойнее быть не может, как то, что теснейшим союзом связано с человеком и предметом своим имеет добродетель, благоденствие и счастие его».[1082] Издатели здесь же говорят о своем намерении «определить все выручаемые деньги от продажи сего журнала на заведение школ для бедных и сиротствующих детей, равномерно для содержания бедных и престарелых людей».[1083] Намерение было осуществлено: на средства, полученные от журнала, новиковский кружок основал в Петербурге два училища — Екатерининское и Александровское и в очередных номерах «Утреннего света» сообщал об успехах учеников. Для Новикова и его единомышленников эта реальная деятельность была естественным следствием их размышлений о высоком предназначении человека, его моральных и гражданских обязанностях.

Несколько иной характер имели последующие масонские издания: «Московское ежемесячное издание» (1781), «Вечерняя заря» (1782), «Покоящийся трудолюбец» (1784). В них значительно меньше влияние самого Новикова, хотя здесь сотрудничали в основном масоны новиковского кружка: А. М. Кутузов, И. П. Тургенев, А. А. Петров и др.

А. М. Кутузов вместе с Радищевым учился в Лейпцигском университете. Их связывала дружба с юношеских лет, и «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищев посвятил именно Кутузову, своему «сочувственнику». Хотя Кутузов не разделял революционных убеждений друга, ему не были чужды гуманистические идеалы просветителей XVIII в.[1084] Кутузов писал мало, будучи очень взыскательным критиком своих собственных сочинений. Известно, например, что он начал писать, но так и не закончил «философическое исследование о причинах, приведших в ослабление любовь к отечеству в россиянах».[1085] В письмах к друзьям Кутузов нередко развивал свои нравственно-философские идеи, но в печати выступал лишь с переводами («Мессиада» Клопштока, «Ночи» Юнга, нравоучительный роман Г. Бериша «Путешествие добродетели»). Из Х.-Ф. Геллерта Кутузов переводит несколько сочинений, оказавшихся необычайно тесно связанными с общим развитием сентиментального направления в России. Особенно показательна в этом отношении статья «О приятности грусти». Принципы сенсуализма, наиболее четко выраженные в философии Локка, получают у Геллерта литературную интерпретацию. Автор статьи стремится проследить процессы, происходящие в человеческой психике, основываясь на «собственных чувствованиях и опытах». В результате он делает некоторые выводы о том, что «радость, следующая за неудовольствием, гораздо чувствительнее, нежели радость, после многих радостей следующая»; что «смешанное чувствование… имеет в себе нечто нового, нечто трогающего, ибо одно движение, возвышается сопротивлением другого»,[1086] и т. д. Наблюдения над движениями «сердца человеческого» — при всей их поверхностности и элементарности — были серьезным и важным открытием для русских литераторов, проявивших интерес к «внутреннему человеку».

Этот интерес обнаруживался и в выборе переводимых произведений, и в частной дружеской переписке. Из бытового документа письмо постепенно превращалось в особый литературный жанр, формировавшийся параллельно прозаическому жанру романа в письмах и стихотворному жанру дружеского послания. Основным предметом писем масонов-литераторов становились не внешние события, а их переживания и размышления на нравственно-философские темы.

Участники переписки исповедовались друг другу, подробно писали о собственном душевном состоянии, анализировали свои взаимоотношения с друзьями, здесь же высказывали общие моральные сентенции, иногда делились впечатлениями о прочитанных или переведенных ими книгах, обсуждали некоторые литературно-эстетические проблемы и т. д. Автор частного письма не был ограничен условностями определенного литературного жанра и требованиями, необходимыми для произведений, готовившихся к печати. Полная непринужденность в выборе темы и раскованность в отношении стиля позволяли с максимальной полнотой проявить свое авторское «я». Эти возможности эпистолярного жанра имели большое значение для развития сентиментального направления: частная переписка русских литераторов 1770 — начала 1790-х гг. показывает, как складывалось новое мировосприятие, как формировался новый стиль.[1087] Эпистолярная культура впитывала многое из современной литературы, как европейской, так и отечественной и в свою очередь оказывала на нее сильное влияние.[1088] Участники переписки начинали чувствовать себя в некотором роде литературными героями. Постепенно складывался определенный тип такого героя: это человек с «чувствительным», «нежным» сердцем, склонный к меланхолии, преданно любящий близких и друзей, выражающий свое участие к их горестям «сердечными слезами». Однако сквозь эти стереотипные черты в письмах наиболее одаренных литераторов проявлялось и нечто индивидуальное.

Особенно интересны и глубоки по своему содержанию письма Александра Андреевича Петрова, молодого талантливого переводчика, которого Новиков привлек к участию в своих изданиях. Подобно Кутузову, он занимался преимущественно переводами, но его деятельность сыграла немаловажную роль в становлении нового литературного направления. Внимание Петрова к вопросам стиля и языка оказалось очень важно для выработки новых норм литературной речи, утвержденных позднее Карамзиным.