Таким образом, крестьяне-«льготчики», «перезываемые» от владельца к владельцу, вовсе не ограничивались числом пришедших «из иных княжений» (в буквальном смысле этого слова), а потенциально охватывали большую массу крестьян внутри каждого княжения. И, что очень важно, они отнюдь не исчезали по мере образования единого Русского государства, как полагал Л.В. Черепнин.

Объективная логика развития процессов «перезывов» крестьян привела к тому, что стал нарушаться другой, параллельно протекавший процесс в общем потоке противоборства феодалов с общинным крестьянством – а именно: привлечение крестьян к выполнению полевой земледельческой барщины.

Вопрос о характере и темпах развития полевой барщины крестьян имеет принципиальное значение для оценки роли общинного землепользования и землеустройства в период до появления первых юридических актов, связанных с упорядочением крестьянских переходов 45.

Б.Д. Греков, а до него А.И. Никитский и некоторые другие историки считали, в частности, что «ни в XV в., ни в некоторой части XVI в. собственной запашки у крупных и средних землевладельцев Новгородской области еще нет» 46. Однако в последние десятилетия положение в историографии резко изменилось. О существенном значении отработочной ренты в системе феодальной эксплуатации крестьянства в Древней Руси xiv-xv вв. собран довольно большой фактический материал в работах А.П. Пьянкова, А.Д. Горского и Л.В. Черепнина 47. Авторы этих работ с большей или меньшей уверенностью утверждают тезис о распространении в этот период полевой крестьянской барщины. Против этого тезиса выступил Г.Е. Кочин 48. Он пришел к выводу о том, что «производство зерновых хлебов в собственном xoзяйстве феодалов-землевладельцев в изучаемое… время занимало скромное место», а полевой барщины в собственном смысле еще не было 49. Л.В. Черепнин согласился с этим замечанием и признал, что факты о барщине в xiv-xv вв. действительно отражают практику десятинной пашни, близкой к издольщине 50.

Наиболее раннее и обстоятельное свидетельство о практике жеребьевой или десятинной пашни – уставная грамота 1391 г. митрополита Киприана Цареконстантинову монастырю 51. В ней отражен немаловажный момент: «игуменов жеребей весь рольи орать взгоном». Поголовное участие крестьян в обработке пашни («взгоном», «згоном») в эту эпоху могло означать лишь одно: очень небольшой размер «игумнова жеребия». Видимо, в xiv в., да и в значительной мере в xv в., такая запашка была очень невелика. Только ее мизерность позволяла монастырям просить крестьян в порядке зачета в круг их повинностей обрабатывать ее на монастырь. Отголосок именно таких отношений можно видеть в одном из нормативных хозяйственных документов второй половины xvi в., т.е. времени, когда господская запашка стала уже повсеместным явлением, а величина ее постепенно становилась заметным бременем для крестьян. Из жалованной грамоты царя Ивана Васильевича Кирилло-Белозерскому монастырю вытекает, что господская запашка заводилась в обмен на льготы крестьянам в государственных налогах и повинностях. Запашка была еще весьма скромной по своим размерам. Тягловое распределение барщины организовывалось по вытям (по 1 дес. запашки на выть). Самое же главное для нас заключено в оговорке: «А изоидутся в котором поле за десятинами пашня, и им бога ради спахати згоном» (т.е., если в каком-либо селе размеры господского поля не уложатся в повытный расклад по одной дес. на выть и окажется лишний участок, то крестьянам предлагается вспахать его на добровольных началах «во имя бога») 52.

Итак, небольшой участок господского «жеребия» в крестьянских полях можно было обработать «згоном», т.е. без раскладки по тяглам, а стало быть, вне фиксированного рентой объема повинностей. Думается, что это самый ранний этап генезиса господской запашки именно в монастырях 53.

На основании уставной грамоты 1391 г. Цареконстантинову монастырю можно сделать и другое интересное наблюдение: в отношениях с феодалом с точки зрения организации хозяйственной связи община выступала in corpore. Огромная часть работ велась крестьянским коллективом в целом под руководством представителей крестьянского мира. В особенности это относится к пахоте (и всем видам работ, к ней примыкающих). Г.Е. Кочин проводит важную параллель уставной грамоты 1391 г. и «рядной грамоты» крестьян Робичанской волости с новгородским Юрьевым монастырем 1460 г. 54 И в том, и в другом случае перед нами – договорные отношения феодала с общиной in corpore о норме и характере крестьянских повинностей. Именно эти факты с наибольшей убедительностью выявляют главное препятствие, которым была общинная организация крестьян, для полного торжества феодального способа производства. Это обстоятельство в первую очередь обусловило трудный, растянутый во времени путь генезиса полевой барщины крестьян, первым этапом которой были лишь переходные к собственно барщине формы.

Во многих актах XV в. указания на крестьянскую барщину слишком неопределенны и могут быть оспорены. К ним прежде всего относятся свидетельства правых грамот различных монастырей (в первую очередь Троице-Сергиева и Симонова). Протоколы разбирательств земельных споров содержат материалы и факты о принадлежности спорной земли (пашни или луга) монастырю или черным крестьянам («земля великого князя»). Поэтому язык правых грамот весьма специфичен в том смысле, что многие выражения в их текстах настолько «ориентированы» на проблему принадлежности, что их нельзя понимать буквально 55. Лишь в редких случаях они говорят о господской пашне 56. Число свидетельств о неопровержимом существовании господской запашки и полевой барщины сокращается при более внимательном чтении текстов различного рода меновных, данных, купчих, а также духовных грамот. Думается, что практикой «жеребьевого» или долевого выделения господского посева вызвана к жизни формула, имевшаяся в грамоте от 1494 г. волоцкого князя Бориса Васильевича в с. Шарапове на Клязьме. Интересующий нас фрагмент текста гласит: «А которые земли пахали мои крестьяне изстарины, сена косили на меня и на себя»57. Так повествовать, на наш взгляд, можно лишь об общих полях, в которых каждый раз выделяется доля посевов для господина-феодала. Поэтому о пашнях и говорят, что их пашут «и на меня и на себя».

Пожалуй, предполагать наличие господского поля по материалам данного типа можно лишь в тех редких случаях, когда наряду с запасами хлеба и зерновыми посевами есть сведения о семенах как элементе господского имущества. Если феодал продает в числе прочего или оставляет себе семена на посев, то это действительно может быть доказательством существования господского поля и господской запашки (иногда, правда, в другом владении данного землевладельца). Встречаются и иные достаточно ясные факты конца XV в. о существовании особых господских полей 58.

Таким образом, более или менее уверенно говорить о существовании господской запашки в виде особых массивов полей, вычлененных из общей системы крестьянского общинного землепользования и землеустройства, можно лишь в очень немногих случаях. Точно так же крайне малочисленны и случаи «жеребьевых» запашек на феодала.