— Значит, не ты Златоуст, а Жуковский! — засмеялся Кутузов. — А тебя чуть ли не много назвать и Медноустом… Ступай, братец, за одно тобою недоволен, что ты прежде не сказал мне, что Златоуст-то твой товарищ. Мы бы его не упустили!

…После сражения у села Красного, но еще до своей болезни, Жуковский написал стихотворение «К старцу Кутузову», названное им потом «Вождю победителей», которое Андрей Кайсаров напечатал листовкой в походной типографии. Кутузов не стал возражать против распространения этих стихов таким способом. Он понимал, что слово поэта может сильнее иного приказа воодушевить воинов.

Эту листовку можно было видеть и в шатре офицера, и в ранце грамотного солдата: стихи Жуковского еще более убеждали их в неизбежности гибели «супостата».

Плещеев написал Жуковскому об этом стихотворении: «Говоришь, что стихи твои писаны в чаду смрадной избы! — видно, Муза твоя — баба русская».

В зеленой книге появилось еще несколько стихотворений, в том числе — «N. N. При посылке портрета» и баллада «Ахилл», мысль которой вытекла из одной строфы «Певца во стане русских воинов», где говорится: «Старик трепещущей ногой влачится над могилой; сын брани мигом ношу в прах с могучих плеч свергает, и, бодр, на молнийных крылах в мир лучший улетает». Жуковский сделал к балладе примечание: «Ахиллу дано было на выбор: или жить долго без славы, или умереть в молодости со славою, — он избрал последнее». Это рассказ о мужестве, которое сильнее судьбы: герой презирает смерть. Место действия баллады словно срисовано Жуковским с натуры где-нибудь на военных перепутьях:

В декабре 1812 года, когда Жуковский лежал в лихорадке почти без сознания в военном госпитале в Вильне, в двух декабрьских номерах «Вестника Европы» печатался «Певец во стане русских воинов», который уже до того многим стал известен. Александр Тургенев в Петербурге готовил отдельное его издание. Композитор Дмитрий Бортнянский — управляющий придворной певческой капеллой — создал на эти стихи патриотическую хоровую песню, которая так же, как и само стихотворение, получила широкое распространение.

А Жуковский все еще лежал в госпитале, один, совершенно без денег: его слуга пропал без вести со всеми его вещами. Армия ушла дальше, и даже адъютант Кутузова не смог разыскать поэта, которого хотели призвать в главный штаб русской армии на должность «Златоуста». Друзья тоже потеряли Жуковского из виду: Вяземский и Александр Тургенев запрашивали друг друга о том, где он сейчас, а Тургенев даже послал из Петербурга в Вильну специального курьера на розыски Жуковского, но тот напал на след какого-то другого Жуковского, пехотного капитана, уехавшего из Вильны вместе с армией, — с тем курьер и вернулся.

Оправившись от болезни, Жуковский сообщил о себе в Главный штаб и получил оттуда известие, что он награжден чином штабс-капитана и орденом Святой Анны. По случаю болезни ему был разрешен бессрочный отпуск. Рассчитывая через месяц-полтора вернуться в армию, Жуковский через Калугу, Лихвин, Белев и Волхов поехал в Муратово: там был единственный для него дорогой человек в мире, любимая женщина, которая его ждала, которая вдохновила те строки его «Певца во стане», где говорится о любви:

Последняя строка — сигнал для Маши: это были их слова, их девиз.

6 января 1813 года Жуковский приехал в занесенное снегом Муратово. Стоял солнечный, очень морозный день.

Жуковский твердо решил добиться благословения Екатерины Афанасьевны на его брак с Машей и начал действовать отчаянно, упорно. Много раз вступал он после своего приезда из армии в споры с Екатериной Афанасьевной, стараясь не доводить дела до ссоры, искал себе защитников среди родных и друзей, — на сторону Жуковского решительно встали его племянницы Авдотья Петровна Киреевская и Анна Петровна Юшкова, Плещеевы, родственники мужа Екатерины Афанасьевны, барон Черкасов, Иван Владимирович Лопухин и еще кое-кто.

Для Жуковского началась трудная полускитальческая жизнь: много раз он «бежал» из Муратова с отчаянием в душе, потом возвращался.

Он проводил по нескольку дней то в Мишенском у Анюты Юшковой, где жила, не решаясь возвратиться в опустевшее для нее после смерти мужа село Долбино, и Авдотья Петровна Киреевская, сестра ее,[109] то в Большой Черни у Плещеевых, то у Лопухина в селе Савинском, то в своем Холхе.

Из Белёва он сообщил Александру Тургеневу в Петербург: «Я воротился на свою родину из Вильны, бывши свидетелем единственной в истории войны. Не знаю, останусь ли здесь; не знаю, понесет ли меня судьба на Вислу… Я был болен порядочною горячкою и вылежал тринадцать дней в постели. Слабость заставила меня взять отпуск, ибо я никак не мог следовать за главною квартирою: путешествие в маленьких санках и в сырую весеннюю погоду могло бы возобновить горячку, которая была бы, вероятно, смертельная. Жаль мне, что твой курьер не застал меня в Вильне… Мог ли бы ты вообразить, чтобы я когда-нибудь очутился во фрунте и в сражении?»

Княгиня Авдотья Ивановна Голицына[110] прислала Жуковскому свой проект нового русского герба, в который, по ее мнению, надо включить знамя ополчения 1812 года. Она хотела, чтобы поэт-патриот поддержал ее мнение перед обществом. В ответном письме Жуковский говорит о войне: «1812 год был для нас важен не одними победами; он открыл нам в самих нас такие силы, которых, может быть, прежде мы не подозревали. Всего важнее для народа уважение к самому себе: теперь мы приобрели его… Ужасное потрясение 1812 года вместо того, чтобы нас сразить, только что нас пробудило… Мы увидим Россию на такой степени величия, на какой никогда она еще не стояла».

В первом же своем по возвращении из армии письме Жуковский говорит Тургеневу о своем желании собрать в одно целое свои стихи и поручить их издание ему. С этого времени началась подготовка первого издания стихотворений Жуковского, которое при медлительности Тургенева (а ему еще помогали Дашков и Кавелин) и взыскательности Жуковского к своим стихам продлится еще два года.