В этом стихотворном монологе гений Жуковского прорвался в новые поэтические сферы: это уже не «приятная меланхолия» сентименталистов, это новая романтическая поэзия — вулканически взорвавшаяся жизнь человеческого духа.

4

Вышел первый номер «Вестника Европы» за 1808 год. На обложке — гравированный портрет Марка Аврелия. Каждую часть журнала, состоящую из четырех номеров, Жуковский будет снабжать общей обложкой с портретом какого-нибудь исторического лица. На титульном листе: «Вестник Европы, издаваемый Василием Жуковским». Журнал небольшого формата, печатан на синей бумаге.

Первый номер — чуть ли не самый ответственный: тут все должно быть продумано особенно тщательно, ведь нужно привлечь расположение читателей. Жуковский открыл эту книжку программной статьей «Письмо из уезда к издателю», которой он придал полубеллетристическую форму: в ней создал Жуковский портрет пожилого провинциала Стародума, взяв имя положительного героя из произведений Фонвизина. Стародум был душой своего местного общества и любил словесность. «Поздравляю тебя, любезный друг, с новой должностью журналиста! Наши провинциалы обрадовались, когда услышали от меня, — пишет уездный корреспондент, — что ты готовишься быть издателем „Вестника Европы“; все предсказывают тебе успех; один угрюмый, молчаливый Стародум качает головою и говорит: „Молодой человек, молодой человек! подумал ли, за какое дело берешься! шутка ли выдавать журнал!“ Ты знаешь Стародума — чудак, которого мнение редко согласно с общим, который молчит, когда другие кричат, и хмурится, когда другие смеются; он никогда не спорит, никогда не вмешивается в общий разговор, но слушает и замечает, — говорит мало и отрывисто, когда материя для него непривлекательна, — красноречиво и с жаром, когда находит в ней приятность. Вчера Стародум и некоторые из общих наших приятелей провели у меня вечер, ужинали, пили за твое здоровье, за столом рассуждали о „Вестнике“ и журналах, шумели, спорили; Стародум по обыкновению своему сидел спокойно, на все вопросы отвечал: да, нет, кажется, может быть! Наконец спорщики унялись, разговор сделался порядочнее и тише; тут оживился безмолвный гений моего Стародума: он начал говорить — сильно и с живостию; литература его любимая материя».

В речи Стародума Жуковский высказал свои собственные суждения: «До сих пор „Вестник Европы“, — скажу искренне, — был моим любимым русским журналом… Обязанность журналиста — под маскою занимательного и приятного скрывать полезное и наставительное. Средства бесчисленны: к его услугам богатства литературы чужестранной и собственной, искусства и науки; бери что угодно и где угодно; единственное условие — разборчивость… Первое достоинство журнала — разнообразие… Ожидаю великой пользы от хорошего журнала в России!.. хороший журнал действует вдруг и на многих; одним ударом приводит тысячи голов в движение… Итак, существенная польза журнала — не говоря уже о приятности минутного занятия — состоит в том, что он скорее всякой другой книги распространяет полезные идеи, образует разборчивость вкуса, и, главное, приманкою новости, разнообразия, легкости, нечувствительно[79] привлекает к занятиям более трудным, усиливает охоту читать, и читать с целью, с выбором, для пользы!.. Охота читать книги — очищенная, образованная — сделается общею; просвещение исправит понятия о жизни, о счастии; лучшая, более благородная деятельность оживит умы».

Это была программа воспитания общества — Жуковский поставил себе не только литературные, но и просветительские цели, следуя в этом за Новиковым и Карамзиным. Он справедливо полагал, что сначала надо развить в обществе охоту к чтению, разборчивость, вкус. А в ту пору печаталось и находило сбыт немало ничтожной беллетристики и не менее ничтожных журнальчиков.

Что читали московские обыватели в то время? «Раскройте „Московские ведомости“! — говорит Стародум-Жуковский. — О чем гремят книгопродавцы в витийственных своих прокламациях? О романах ужасных, забавных, чувствительных, сатирических, моральных и прочее и прочее. Что покупают охотнее посетители Никольской улицы в Москве? Романы. В чем состоит достоинство этих прославляемых романов? Всегда почти в одном великолепном названии, которым обманывают любопытство. Какая от них польза? Решительно никакой».

«Обращение с книгою приготовляет к обращению с людьми», — говорит Стародум-Жуковский.

«Наш друг, посвящая себя трудам писателя, должен забыть приятную рассеянность большого светского круга: желание в нем блистать противно спокойным занятиям автора… Уединение пусть будет главным театром его действий… А слава?.. Но что такое слава? Одобрение всеобщее, тихий приговор немногих, который с покорностью повторяет бесчисленная толпа вслух; вдали она привлекательна, вблизи — ничтожна», — продолжает Стародум. Отсюда видно, к какой подвижнической жизни готовился Жуковский.

Говоря о литературной критике, Стародум-Жуковский замечает: «Что прикажете критиковать? Посредственные переводы посредственных романов? Критика и роскошь — дочери богатства, а мы еще не Крезы в литературе!.. Критика самая тонкая ничто без образцов! А много ли имеем образцов великих? Нет, государи мои, сначала дадим свободу раскрыться нашим гениям, потом уже, указывая на красоты их и недостатки, можем сказать читателю и автору: восхищайся, подражай, будь осторожен! В этих трех словах заключена вся сущность критики».

«Вестник Европы» был самым значительным русским журналом. После Карамзина он начал было угасать, но при Жуковском начался новый его расцвет: Жуковский оказался талантливым редактором и многое исполнил из того, что задумал.[80]

В первом номере Жуковский напечатал, кроме «Письма из уезда», свои переводы отрывков из сочинений Коцебу, Гиббона, обозрение политических событий, свое «Изъяснение картинки», приложенной к номеру гравюры с картины итальянского живописца Караффы, и свой перевод стихотворения из драмы Шиллера «Пикколомини». Редактор был и основным автором журнала. Так было и в дальнейших номерах. Жуковский переводил повести Жанлис, Коцебу, Энгеля, Флао, Эджеворт, Шиллера («Ожесточенный»), Морица, статьи с немецкого и французского, сверх того печатал множество редакторских заметок, примечаний, подписей под гравюрами, наконец — собственных произведений в стихах и прозе.

Жуковский трудился с утра до ночи. Но съездить в Остафьево и повидаться с Карамзиным всегда находил время: Карамзин, как опытный журналист, помогал ему советами.

В 1808 году Карамзин в своей «Истории государства Российского» добрался уже до нашествия татаро-монголов. Ранняя история Руси — вот о чем были их беседы на прогулках в Остафьеве, когда они шли к мельнице за деревней, в березовую рощу, в библиотеке большого Остафьевского дома, в особняке Вяземских на Ленивке, в кофейне Григорьева на Моховой. Беседы с Карамзиным разжигали интерес Жуковского к русской старине, которая казалась ему необыкновенно поэтичной. Русские мотивы пронизывают многие произведения Жуковского этого времени. Он любовно, почти слово в слово, перевел с первого издания — 1800 года — «Слово о полку Игореве», сделал русской Бюргерову «Ленору» (у Жуковского в этом переводе появились «грозная рать славян», «терем», «иконы»; ветер у него «буйный», конь — «борзый»), населил русскими былинными богатырями свою «Оперу» — драматические сцены с ариями и романсами «Богатырь Алеша Попович, или Страшные развалины», хотя это произведение и было переводом либретто австрийской оперы «Чертова мельница на венской горе» (текст Генслера, музыка Мюллера); у Жуковского, кроме Алеши Поповича, действуют киевский вельможа Громобой, Добрыня Никитич, Чурило Пленкович, Илья Муромец и другие богатыри, отнесенные им ко временам князя Владимира Красное Солнышко. Сказка Жуковского «Три пояса» начинается так: «В царствование великого князя Владимира, неподалеку от Киева, на берегу быстрого Днепра…» В сцене выбора невест описан дворец Владимира, который «осветился тысячами светильников; палата, назначенная для торжеств, обита была малиновым бархатом; скамейки, на которых надлежало сидеть красавицам, иногородним и киевским, были покрыты шелковыми коврами с золотою бахромою; а для великого князя Владимира и князя Святослава приготовили возвышенное место, на котором стояли два кресла из слоновой кости с золотою насечкою». В повести «Марьина роща», которая имеет подзаголовок «старинное предание», действие также происходит во времена князя Владимира, но не в Киеве, а на берегах рек Москвы и Неглинной, где, на месте будущего московского Кремля, на холме, стоял терем грозного богатыря Рогдая, который отсюда пошел «в знаменитый Киев, к великому князю Владимиру, дабы служить ему вместе с богатырями Ильею, Чурилою и Добрынею».