И вот, оказывается, спасли.

Разумеется, все мы — Крушинский, Александр Устинов и я — тремя машинами двинулись в Краков.

Крушинский человек предусмотрительный. Перед тем как выехать, он, зная, что нам предстоит увидеть нечто интересное, выменял у пана Чёсныка такой же художественный альбом видов Кракова, какой я видел на столе командующего. И не только приобрел, но и изучил этот альбом. И вот теперь он едет впереди корреспондентской колонны, держа на коленях развернутый альбом, как карту.

Дорога на подходах к городской окраине была еще не разминирована, саперы шарили по ней своими ухватами, поэтому мы въехали в город с юга. И сразу же перед нами на холме возник массивный замок — Вавель. Когда мы приблизились к цепному мосту, перекинутому через заросший захламленный ров, саперный лейтенант писал на стене: "Проверено, мин нет". Написал. Полюбовался. Добавил восклицательный знак и подписался: "Лейтенант Карпухин".

Мы спросили Карпухина, что в замке интересного и где именно.

— Каменный сарай, — пренебрежительно сказал он. — Холоднее, чем на улице. Как они там, эти бедные короли, жили? Вот только библиотека классная. Книги невероятной толщины и весом килограммов на десять. — И снова пожалел королей: — Как они, бедные, их читали, эти книги, не в раз и повернешь.

Как это ни странно, скептицизм молодого офицера оправдался. Обстановка замка была не то спрятана, не то украдена оккупантами. Из стен торчали крюки да гвозди. Лишь под одной из лестниц были свалены рыцарские доспехи. Свалены, как дрова. Мы рассмотрели их и подивились: ни шлемы, ни латы ни одному из нас не подошли бы. Все они были малы, из чего можно было заключить, что королевская гвардия была малорослой, хлипкой и что в смысле роста человечество с тех пор сделало несомненный шаг вперед.

Словом, знаменитый Вавель, сохраненный для Польши, не оправдал наших надежд. Зато на обратном пути повезло. В воротах мы повстречали старого поляка, учителя, хорошо говорившего по-русски, который, собственно, и стоял тут, предлагая свои знания и свои услуги нашим командирам, посещавшим крепость. Премилый старик рассказал, что при германцах жилось им лихо, многих похватали, увезли, что сам он вынужден был работать в школе с тройной нагрузкой и при всем при том ему нечем было кормить своих трех дочерей. Предложенная ему банка консервов "второй фронт" вызвала на его глазах слезы благодарности.

— Вавель вас сейчас уже не интересует, ведь так? — И, снизив голос, как секрет, сообщил: — Самое ценное мы перед войной закопали. Коллекции фарфора, гобеленов, полотна нашего Матейко, остальное гитлеровцы растащили… Просто питекантропы какие-то эти эсэсманы. Гобеленами покрывали лошадей, уникальными мечами кололи лучину. — И еще тише: — Они ведь и всех нас, поляков, хотели истребить и очистить нашу землю для своих колонистов. Увы, это так.

Да, счастье, что этот город удалось сохранить. Мы ехали по средневековым улицам, и спутник нам говорил: пятнадцатый век, шестнадцатый век, восемнадцатый век.

— Вот здесь, пожалуйста, остановите.

Мы вышли, и учитель торжественно заявил:

— Перед вами десятый век. Часовня Феликса и Адауктса. Жемчужина Европы. — И действительно, можно было залюбоваться образцом великолепной архитектуры. Архитектуры строгой и в то же время своеобразной, неповторимой. Здание точно бы летело, устремленное в небо.

Потом старик повел нас в какой-то собор. Мы слышали свои шаги где-то впереди себя, и эхо старательно дублировало наши голоса, будто откликаясь нам откуда-то из-под купола. Отличные скульптуры смотрели на нас, но провожатый все вел вперед, не давая остановиться.

И вот мы оказались в какой-то боковой капелле и замерли в удивлении. Стены капеллы оказались покрытыми… фресками русских мастеров. Те же мотивы, те же извечные евангельские темы, но все такое российское. Будто бы сразу запахло родными лесами и березы зашуршали листвой в чинной полутьме чужого храма. Русские? Откуда? Что? Как?

— Да, да, паны офицеры, это русское. Польские короля были хорошими ценителями искусства, и они, вот видите, пригласили ваших мастеров расписать эту капеллу.

Не знаю, может быть, это и нехорошо, нечестно по отношению, так сказать, к хозяевам дома, но эти стены, расписанные фресками в стиле наших палешан, показались мне самым ярким и самым интересным из всего того, что мы увидели.

Потом мы попросили нашего добровольного провожатого везти нас туда, где держал свой флаг наместник Гитлера в Польше Ганс Франк. Учитель довез нас до здания, украшенного шеренгой массивных колонн. Сопровождать нас туда он отказался: пусть паны офицеры извинят, там не будет его ноги. Простились с ним друзьями.

У здания генерал-губернаторства стоял наш часовой. Вызвали дежурного офицера, показали документы. Он не очень охотно повел нас. "Ничего занятного нет. Контора как контора. Бюрократы как бюрократы, чего там глядеть. А архивы наши смершевцы уже забрали, увезли". Но потом разговорился и рассказал, что удар на Краков был для обитателей этого дома внезапен и что даже сам этот Ганс Франк был вынужден бежать так поспешно, что бросил свой китель с какими-то там фашистскими регалиями.

В штабе фронта ликование и подъем. Наступление развивается весьма успешно. В исключение из правил сегодня подполковник Дорохин согласился сделать очередной разбор не в своей комнате оперативного отдела, а приехать к нам. Штаб фронта расположился теперь в городских домах Ченстоховы, недалеко от Ясногурского монастыря. Нас отлично разместили. У нас есть даже что-то вроде гостиной, так что было где принять друга.

В этот день мы затеяли устроить в честь Дорохина обед. Петры все утро кухарили, и мы угостили нашего гостя на славу. Пели хором и соло. Виктор Полторацкий читал свои стихи. Вообще он у нас поэт, и не только в душе, но и, так сказать, работающий поэт. Пишет мало. Печатает стихи еще меньше. Но в списках стихи его ходят по рукам корреспондентов и пользуются успехом. Сегодня ради гостя он прочел нечто свежее, только что написанное.

О моем рейде в Ясногурский монастырь я рассказал друзьям в самых общих чертах применительно к заметке о спасении иконы, которую направил в «Правду». Зная их острые языки, в подробности по вдавался. Но Николаев оказался разговорчивее. В штабе уже знали о нашей ночной вылазке в церковь, и гость простодушно попросил описать подробности "чудесного преображения". Все навострили уши: "Давай, давай рассказывай, чего там". Пришлось рассказывать. Что будешь делать? Все, конечно, сразу же решили еще до получения информации от Дорохина направиться в монастырь: надо же посмотреть диковинку.

— Поскольку ты знаком теперь с этой дамой, ты нам ее и представишь, — сказал Полторацкий, польщенный тем, что его стихи несколько человек стали переписывать для себя.

— Ой, как интересно, как интересно! — восклицает жена фотокорреспондента Хомзора, Лиля, ефрейтор медицинской службы, миловидная блондинка с пышнейшим бюстом.

В монастырь ввалились всей гурьбой. Я взял слово, что друзья будут благопристойными паломниками, не будут шуметь, войдя в храм, снимут фуражки и смеяться ни при каких обстоятельствах не станут.

Все стали серьезными. Хотя после освобождения города прошло всего несколько дней, не только сам храм, но и двор перед ним был полон пестрой толпой. Столько людей — и городских и сельских — пришли сюда, так что нам буквально приходилось продираться сквозь толпу. Кто-то из павлинов засек нашу группу, и на паперти мы были встречены самим Сикстом. Он смиренно поздоровался, попросил советских офицеров извинить отца-настоятеля, который, к сожалению, нездоров и не может сам встретить таких гостей. Вызвался показать все, что мы пожелаем видеть, познакомить нас с достопримечательностями церквей, с монастырской библиотекой, музеем. Все двинулись за ним. Но естественно, слушали его объяснения вполуха. Храм был набит, как тыква семенами. Шла служба. То пел хор с верхней террасы, то принимались петь все молящиеся. Они то вставали на колени, то поднимались. Над всем этим в свете свечей поднималась икона.