Такую же психологическую структуру мы наблюдаем и на глобальном уровне однополярного мира. Если бы сегодня в самом деле была жива действительная, укорененная в многообразии идеологий многопартийность на Западе, если бы наряду с Западом правых сторонников статус-кво продолжал существовать протестный Запад, коммуникабельность между первым и третьим мирами не была бы так драматически подорванна. Но здесь, во внешнем пространстве большого Запада, как и в пространстве "внутреннего Запада" наших реформаторов, возобладала модель однопартийной диктатуры — мобилизованного стана жителей привилегированного мира, решившегося не поступаться, а расширять свои привилегии. Социально ориентированное мышление, некогда помогающее усмотреть социально близких в среде эксплуатируемых незападных народов, вытесняется расово ориентированным мышлением, не способным к межкультурной коммуникации. В этом смысле мы являемся свидетелями не просто крушения настоящей протестной левой идеологии на Западе — мы присутствуем при крушении ранее сложившейся гуманитарной способности мышления разглядывать человеческое единство поверх этноконфессиональных ("цивилизационных") барьеров.

Сегодня заново решается вопрос о судьбах модерна и модернизированных элит на Востоке. После известного тихоокеанского чуда никто уже не осмелится предположить, что народы не-Запада не способны соперничать с Западом по известным критериям экономического, научно-технического и культурно-просвещенческого прогресса. Но одно дело — «цветные» как носители западного цивилизационного опыта, другое — они же как продолжатели и реинтерпретаторы своего цивилизационного опыта. До сегодняшней глобальной войны Запада с не-Западом, начатой США, никто и в мире, и на местах по-настоящему не доискивался до указанного различия.

Терпимым признавался неопределенно смешанный вариант: когда местная модернизационная элита, с одной стороны, выступает проводником западной модели, с другой — считается с неизбежными местными культурными особенностями. В случае коммунистических стран этнокультурная нейтральность процесса модернизации выступала еще четче: строящийся социализм понимался как общество трудящихся, в принципе единое и на Западе, и на Востоке. Но мировой социалистический соперник Запада рухнул, и вопрос о том, имеет ли прогресс свое цивилизационное (этнокультурное) лицо, со всей остротой встал заново. Во-первых, потому, что Запад больше не видит оснований плодить себе эффективных экономических соперников, на что он шел прежде, в целях противопоставления чужим, враждебным ему режимам на Востоке, своих, дружественных, обязанных быть пятой колонной Запада.

Во-вторых, потому, что этнически нейтральная просвещенческая парадигма, побуждающая трактовать прогресс универсалистски (нет ни эллина, ни иудея в светлом будущем постиндустриального общества), сменилась под влиянием новой гуманитарной революции парадигмой «цивилизационной», или культурноцентричной. Это новая парадигма заронила в умах расистское подозрение в отношении некоторых видов культурно-исторической наследственности как неисправимой, не модернизируемой никакими способами и, следовательно, выводящей ее носителей за пределы возможностей цивилизованного консенсуса.

Словом, с одной стороны, Западу более не нужны удачники и отличники модерна в периферийном мире — он хотел бы приберечь еще не растраченные природные ресурсы этого мира исключительно для себя, а с другой стороны, его новая специфическая расовая проницательность проявляется в принципиальном недоверии к чужой наследственности.

Ясно, что это новое видение Западом не-Запада по-новому определяет и задачи туземных элит в пространстве мировой периферии. В однополярном мире им вменяется либо перевоспитывать — однозначно на западнический лад — тех, кто окажется воспитуемыми, либо разоружать, деморализовать, лишать всех способов эффективного самовыражения тех, кого новая господствующая идеология причислила к невоспитуемым. Невоспитуемым объявлена война на уничтожение, и объявлена откровенно, во всеуслышание. В этом смысле плюрализм цивилизаций — то есть презумпция сосуществования качественно разных, но равнодостойных — отныне принадлежит прошлому. Незападнический опыт объявляется не иноцивилизационным, а просто варварским и террористическим.

Запад стал однопартийным обществом в смысле принципиального неприятия "идеологически чуждых" установок, восходящих к любой незападной традиции.

Его нынешний партийно-политический плюрализм выхолощен дважды: в смысле исчезновения всякой терпимости к действительным выражениям социально-протестного сознания и в смысле исчезновения терпимости к проявлениям инокультурного опыта.

По опыту затонувшего коммунизма мы знаем, что особо нетерпимых ждет одиночество в мире, желающем оставаться многообразным. Одиночество может какое-то время быть одиночеством самоуверенной силы, предвкушающей свою окончательную победу. В лексике современного мирового авангарда все больше сугубо силовых аргументов, все меньше следов мышления, открытого для понимания других позиций. Виною тому не только своекорыстие победителей, отвыкающих считаться с чужими интересами, но и специфический антропологический пессимизм, склоняющий к выводу, что наш мир населяет слишком много неисправимых и невоспитуемых.

Однако парадоксальным образом эти антропологические пессимисты остаются мироустроительными оптимистами: они почему-то уверовали, что неприспособленное большинство мира не окажет серьезного сопротивления их миссии социал-дарвинистского огораживания планетарного пространства для избранного меньшинства.

Дело, разумеется, не только в упованиях на голую силу и технологическое преимущество. Устроители однополярного проекта, по-видимому, убеждены в том, что лишаемая ими прав старая и новая периферия мира, образованная третьим и бывшим вторым мирами, окажется не способной ни к проявлениям социальной — классовой — международной солидарности, ни к солидарности цивилизационной, в рамках ареалов незападных мировых религий.

В этом вопросе устроители нового мира также тяготеют к двойному стандарту. Они, с одной стороны, убеждены, что победивший в холодной войне Запад и в грядущей горячей войне продемонстрирует неколебимую социальную, межклассовую и этнопрофессиональную монолитность, тогда как осажденная мировая периферия окажется не способной ни на то, ни на другое.