Нынешняя политика правящих кругов, насаждающих выдуманную ими атлантическую идентичность России, является откровенным вызовом национальному консенсусу, противостоит интересам и интуициям большинства. Это политика, проводимая меньшинством и ради меньшинства, причем — и это является действительно новым— без всяких социальных компромиссов и обещаний. К власти в России снова пришла партия гражданской войны, причем, в отличие от предшествующей ей большевистской партии, у нее нет какого-либо проекта, предназначаемого обездоленному большинству. Она более или менее откровенно уговаривает это большинство согласиться на собственное устранение— сойти со сцены в ближайшие 20–30 лет. Этому вполне соответствуют как демографические прогнозы, так и стоящая за этими прогнозами социальная политика, являющаяся политикой геноцида.

Каковы будут судьбы государства, еще занимающего одну седьмую часть суши, но представленного всего лишь третью нынешнего количества населения, — про это ведают уже не наши правители, а архитекторы однополярного мира. Их стратегия состоит, во-первых, в том, чтобы населить страны, ставшие объектом их геополитических притязаний, меньшинством — то есть теми, кто либо изначально противостоял туземному большинству, либо стал меньшинством в результате социальных экспериментов «реформаторов». Во-вторых, в том, чтобы это было смертельно перепуганное меньшинство, жаждущее внешних протекций и гарантий. Режимы напуганного меньшинства — вот формула стратегической нестабильности, взятая на вооружение устроителями нового глобального мира, который они намереваются построить на развалинах нынешнего.

§ 6. Две модели реколонизации

Одна из задач стратегического анализа — отделить новейшую, действительно определяющую дух века доминанту от затемняющих примесей, связанных с давлением прежнего комплекса идей. Нынешняя доминанта, предопределяющая эволюцию всех идущих с Запада идейно-политических течений, связана с переходом от универсалий прогресса к новой сегрегации, от гуманистической идеи единого человечества, сообща открывающего новое будущее, к новому расизму. Крах Советского Союза совершенно по-разному выступает в этих двух парадигмах. В прежней парадигме СССР воспринимался как помеха всемирно-историческому процессу демократизации, связанному с принципом уважающей себя, неподопечной личности, единой в своих "естественных правах". Эти тираноборческие, антитоталитарные устремления в самом деле были использованы для крушения "социалистического лагеря". Но как только этот лагерь рухнул, так сразу же обнаружилось, что руками демократических энтузиастов загребали жар стратеги совсем иного толка.

Их восприятие СССР было связано с оскорбленной гордыней господ мира сего. В лице СССР посмели заявить о себе, посмели стать развитыми, сильными и способными себя защищать те, кому положено было оставаться бесправной мировой периферией, ждущей миссии западного "белого человека".

Опыт СССР — это опыт самостоятельного освоения модели прогресса— с правом на ее творческую реинтерпретацию — народами, изначально не принадлежащими к привилегированному центру мира, не наделенными правом первородства. Их непростительная дерзость состояла в том, что они нарушали принцип "международного разделения труда", состоящий в том, что западные народы осваивают высокосложные функции, требующие большого личностного достоинства и развитости, а незападные — более примитивные функции, носителям которых противопоказана «гордыня». Не так давно утопия "технического века" состояла в том, что все функции, которых чурается возгордившийся человек модерна, возьмет на себя техника, отменяющая исконную социальную диалектику раба и господина. Но этот романтизм "технического века" ныне сменился жестким реализмом.

Реализм же состоит в том, что, с одной стороны, ресурсов планеты не хватит для процветания всех, и потому тем, кто не согласен отказываться от западного прогресса, предстоит принять новые социально суженные условия его сохранения — как прогресса для меньшинства. С другой стороны, прогресс, как оказывается, порождает отходы не только промышленные, но и социальные, воплощаемые забракованным человеческим материалом. Для таких отходов должно иметься свое пространство — на периферии привилегированного мира.

Чем четче осознается эта реальность, тем несомненнее перспектива новой реколонизации мира. У менее достойных и неприспособленных надо отнять дефицитные земные ресурсы, которыми они все равно не в состоянии эффективно распорядиться. А для этого, в свою очередь, их необходимо разоружить, то есть исправить роковую ошибку прежней эпохи, давшей орудия самозащиты тем, кому в конечном счете суждено оставаться кастой неприкасаемых.

Речь идет не только о средствах физической, военно-технической самозащиты, обретенных в результате социалистических индустриализаций на Востоке. Речь идет также о средствах моральной самозащиты, обретенных в ходе культурных, то есть просвещенных, революций. Замысленная новыми либералами рыночная реформа предназначена была стать просвещенческой контрреволюцией: средством "вернуть к реальности" то самое плебейское большинство, которому всякого рода «левые» позволили «забыться». Сыновья многочисленного демократического плебса ХХ века, после 14–15 лет оставленные за учебной партой, непременно будут претендовать на роль суверенных хозяев страны. Но если в ходе рыночного секвестра их выбросить из системы образования и приучить мыть машины богатых людей, то их сознание станет более адекватным реальностям однополярного мира. Однополярность есть на самом деле переход от мира, отвыкшего от «естественной» иерархии антропологических типов, предающегося универсалистским иллюзиям всеобщего прогресса, к миру восстановленных иерархий. СССР был силой мирового плебса, вынуждающей привилегированных прятать свое расистское лицо. США выступают как сила, обеспечивающая возвращение мира к «естественной» (по одним меркам — исторически укорененной, по другим — биологически предопределенной) иерархичности человеческих типов.

Нынешняя глобальная миссия США состоит во всемирном разоружении народов мировой периферии, возомнившей о своем равном достоинстве в ходе предшествующей демократической "революции притязаний". Не случайно идеологи нового либерализма утверждали, что их кредо — "демократия свободы", направленная против "демократии равенства". Сегодня обнажилась социал-дарвинистская, связанная с идеей "естественного отбора" подоплека этой свободы: демократия свободы есть система, в которой устранено все то, что препятствует естественному отбору, — то есть все то, что способно отстоять достоинство и перспективу более слабых. Глобальное открытое общество— это общество, открытое для беспрепятственного проникновения сильных в те ниши, в которых до сих пор было позволено отсиживаться слабым.

Замена биполярной системы однополярной в этом свете выступает как замена протекционистской мировой системы, страхующей слабых, системой безраздельного господства «сильных». Те, кому хотелось бы еще сохранять свои иллюзии, касающиеся американской миссии в мире, могут утверждать, что устранение протекционистских барьеров предназначено для ускоренного взросления слабых, которым вредит авторитарная сентиментальность протекционизма. Но факты говорят о прямо противоположном. Слабых для того и лишают всех средств самозащиты, чтобы они и не смели мечтать стать вровень с сильными. Исторический опыт показывает, что протекционизм и фридридерство являются закономерными фазами циклической экономической динамики. Пока национальная экономика не готова выдерживать конкуренцию с более сильными иностранными экономиками, открыть ее — значит убить на корню. И напротив, никому и в голову не придет искусственно закрывать ее на той стадии, когда она готова к эффективной конкуренции.

Все нынешние представители современного экономического авангарда числят в своем прошлом фазу протекционистской истории. Мало того, они и сегодня, как показывает случай со сталелитейной промышленностью США, не гнушаются протекционистских мер в тех случаях, когда это соответствует их национальному "разумному эгоизму".