Блюдо с сыром, сделав круг, попало в руки Мишелль, в этот момент добавившей:

– Вы говорили мне об этом, когда я была…

– Заткнись, – оборвал ее Филлип.

Сара почувствовала, что взгляд его и все внимание по-прежнему сконцентрированы на ней одной; Филлип явно не терпел, когда его перебивали.

– Хорошо, – покорно согласилась Мишелль, как послушная болонка выполняя команду хозяина.

Не глядя на Филлипа, Сара наблюдала за Мишелль, которая, отведя в сторону глаза, потянулась через стол за салатом. На выступившей из-под рукава коже Сара заметила большой рубец, какие остаются после сильного ожога.

Филлип проследил направление ее взгляда.

– Люди приходят ко мне, когда они устают жить на балансирующей под ними грани, к которой так привыкли, – негромко сказал он, склонив голову к ее уху.

Звук его голоса, прежде чем кануть в черную дыру Сариной души, еще больше раздвинул ее края.

– Ого, вы только сейчас это придумали? – Сара изо всех сил сопротивлялась непрошенному вторжению. – Или вычитали где-нибудь у Германа Гессе?

Филлип не ответил, и тут в беседу вступила Белинда.

– Еще ребенком Филлип попал в автокатастрофу, тогда-то Бог и заговорил с ним.

Затем последовал детальный рассказ о тяжелой травме головы, что, по-видимому, и заставило Господа с помощью мегафона обратиться к одному из своих детей, впоследствии посвятившему Создателю всю оставшуюся жизнь. Голос Филлипа подрагивал в пламени свечей, и трудно было сказать, что гипнотизировало сидевших за столом больше – звуки ли его речи или колеблющееся пламя. У Сары не было и тени сомнения в том, что присутствовавшие уже слышали эту историю, однако никто не осмелился хоть чем-нибудь напомнить рассказчику об этом.

Кеннет заметил только, что математическая вероятность подобного события настолько ускользающе мала, что у Филлипа есть все основания считать себя воистину удивительным избранником Господним.

– Готова держать пари, что у тебя в спальне висит портрет Стивена Хокинга, – повернулась к Кеннету Сара с фразой, смысл которой был понятен ей одной.

– Собственно говоря, там висит портрет духа святого, – ответил Кеннет фразой, смысл которой был понятен ему одному. Но теперь, во всяком случае, Сара знала, почему он носит очки в черной оправе.

Обменявшись с Филлипом и его паствой пожеланиями спокойной ночи, Сара направилась к двери. Она знала, что обрадовала бы Белинду, если бы осталась, но уж очень пугала перспектива завязнуть в споре по поводу Филлиповой святости. Есть ли она у него, или существует лишь в его сознании подобно записи на кассете магнитофона, или это самое грандиозное шарлатанство в Лос-Анджелесе за последние годы?

От ее внимания не ускользнул тот факт, что Филлип прибыл в черном «БМВ». Хорошего в этом было мало. Она никогда не верила мужчинам в «БМВ». Что-то виделось ей сомнительное во всем их облике.

Сара сидела за рулем своего внушавшего доверие «вольво» и пыталась представить, что с ней будет, если, остановив у дома машину, поймет вдруг, что Энтони уже ждет ее? Войти и оказаться в атмосфере семейного покоя: «Привет, дорогая, как прошел ужин?» Ведь между ними такие прочные, такие искренние отношения… просто в этот вечер он был занят работой и не смог пойти вместе с ней… и все это было так хорошо. И ему захочется узнать в деталях, о чем они там говорили, и, несмотря на то что работа захватила его с головой, он все-таки скучал по ней, думал о ней, застелил постель и переставил будильник с семи на восемь утра.

На что же это может быть похоже, размышляла Сара, гоня машину по пустынным темным улицам и приближаясь к дому – такому же темному, потому что, хотя она и оставила свет включенным, хватит одного взгляда, чтобы понять, бьется ли под крышей сердце или лампа освещает лишь молчаливую пустоту, поджидающую возвращения единственного обитателя.

Видения в ее мозгу приобретали четкие формы – Энтони работает, сидя за столом, делая заметки на полях сценария, вот он слышит звук остановившейся машины, скрежет ключа в замке, вот он поднимается ей навстречу. Что, интересно, она почувствует, размышляла Сара, когда войдет в дом, согретый теплом его тела, пахнущий его запахом, убаюкивающий звучанием его голоса?

Но всегда почему-то она выбирала мужчин, которые генетически не могли принадлежать к типу «я разожгу огонь, открою вино и буду дожидаться твоего прихода». Она выбирала тех, кто походил на маяки, гордых и одиноких, стоящих у самой кромки ревущего моря. На них можно положиться в густом тумане, в предательском шторме – чтобы добраться до берега. Но если ей потребуется больше, чем просто выжить, больше, чем «в-слу-чае-чего-я-буду-рядом», то в ответ она услышит: «Эй, но я же маяк. Я стою здесь сам по себе и время от времени помогаю каждому. Тебе нужно большего? Обратись в береговую охрану».

Такие фантазии становятся опасными, решила Сара, открывая дверь и проходя в стерегущую дом тишину и холод. Уж слишком они реальны. Ты слышишь слова, видишь всю сцену целиком, и в то же мгновение на тебя всей своей тяжестью обрушивается разочарование. Это как доза наркотика – отдаешься полету воображения, возносишься над миром, смеешься, как идиот, что-нибудь около часа, а потом камнем падаешь на землю. Столкновение с действительностью. С той, в которой никто не ждет тебя дома, с той, где ты раскрываешь глаза после фейерверка оргазма и видишь грязную улочку и незнакомку, поднимающуюся с коленей, отряхивающую ладонями пыль с джинсов. После того, как все кончилось, Лэйси уже ничем не напоминала Белинду.

Кому-нибудь следовало бы открыть промежутки в действительности, разрывы, подумала Сара, включая отопление и становясь рядом с обогревателем, не имея сил сделать ничего другого. Всего месяц в году – действительности вход запрещен. Допущены только фантазии.

Если бы в моем распоряжении был такой месяц и возможность иметь все, что мне вздумается, как бы все это выглядело? Может, это должно напоминать домашнюю работу: все обдумано, вычерчено, разбито на параграфы?

Сара подошла к столу, из царившего беспорядка извлекла блокнот желтой линованной бумаги, ручку и села за работу.

Однажды, когда ей было тринадцать, Сара увидела сидевшую за обеденным столом мать, рядом с ней стояла чашка с остывшим кофе; наклонившись вперед, мать что-то яростно писала на стопке голубоватых листков.

– Кому ты пишешь? – спросила ее Сара.

– Богу, – ответила мать, не поднимая головы.

– Что?

– Когда мне нужно обсудить какой-нибудь вопрос, о котором я не могу говорить с твоим отцом, я пишу письмо Господу.

– А что ты потом с ним делаешь? – заинтересованно спросила Сара. – Пишешь адрес? «Господу Богу на Небеса»?

– Обычно я его просто сжигаю, – совершенно бессознательно ответила Клэр Нортон дочери.

Тепло от обогревателя начало наконец растекаться по дому; Сара сняла куртку, некоторое время молча смотрела на лежащие перед нею листы бумаги, а потом начала писать:

«Дорогой Создатель,

Я хочу всего лишь одного: любить кого-нибудь, не опасаясь страха. И позволить этому человеку любить меня так, чтобы ему не пришлось осаждать крепость, в которую я сама себя заточила. Я хочу встретить настоящего мужчину, который бы знал, что ему тоже нет нужды бояться меня. Хотя бы один раз в жизни я хочу испытать неистовую, добела раскаленную любовь, такую, чтобы заставила взлететь над обрывом к луне, закачаться между звезд без всякого страха – потому что за спиной крылья, которые не дадут упасть. Да и что общего может быть у страха с любовью?

Такая любовь должна существовать, в противном случае откуда же люди, которые пишут волшебные сказки, черпают свою фантазию? Не могут же они из одного воздуха придумать историю про спящую принцессу, которая чудесным образом проснулась от поцелуя, или про принца, преодолевшего высокие стены замка, победившего огнедышащих драконов, мечом проложившего себе путь через полчища врагов, – и все это во имя Любви. Такая любовь где-то и в самом деле должна быть, на одном из перекрестков человеческой жизни – иначе откуда бы ей пробраться в человеческое сознание?