Сжавшись в пружину, Генри замер и затем вошел в Речел с такой силой, что она забыла обо всем, кроме безграничного наслаждения. Генри застонал прямо над ее ухом, приподнялся на локтях. И тут Речел почувствовала, что сладостное ощущение угасает, что между их разгоряченными телами внезапно оказались лишь холод и пустота.

– Речел, дай мне уйти, – тяжело проговорил Генри.

Она все еще держала его, обвив руки вокруг его шеи, а ноги вокруг бедер. Он глубоко вздохнул:

– Дай… мне… уйти.

Его слова звучали грубо и отчаянно, угрожающе и требовательно. Речел опустила ноги и теперь обнимала Генри только за шею.

– Я не могу, – прошептала она. – Пытаюсь, но не могу…

Его дыхание стало более размеренным и теперь касалось лица Речел, как легкий ветерок. Она все еще владела его телом, но его сердце и разум уже не принадлежали ей.

Я тебе ничего не дам сверх этого, Речел, – произнес Генри.

Не даст или не может дать?

– Я ничего и не прошу, – ответила она.

Он вырвался из ее объятий, и ногти Речел оставили царапины на его плечах. Его ладонь еще касалась ее живота. Речел молча смотрела, как Генри медленно и неизбежно отдалялся от нее. Наконец, и его ладонь оторвалась от ее тела. Он отвернулся, сел на край кровати и оделся.

– Теперь я могу идти? – поинтересовался он. «Куда идти?» – хотела она спросить. «Зачем?» – хотела она знать. «Останься!» – хотела она попросить. Но Речел ничего не произнесла, боясь выдать чувства, которым не знала названия.

– Я оборудовал соседнюю пустующую хижину под студию, – сказал Генри. – Там я буду один. Если я вам понадоблюсь, крикните или позвоните в колокольчик, или еще как-нибудь позовите, я услышу.

Речел села на кровати, достала сложенную под подушкой ночную сорочку и надела ее.

– Как и все жители города, вы должны будете работать. Больше я ни для чего вас не позову.

– Ни для чего?

– Мне нужен муж, а не жеребец. Вам вовсе не обязательно притворяться или служить моим капризам. Вы должны приходить ко мне потому, что вам этого хочется, потому что я доставляю вам такое же удовольствие, как и вы мне…

– Вы путаете удовольствие с похотью, Речел! Одно тело служит другому, и поэтому люди не могут обойтись друг без друга. Разве не в этом суть нашей сделки?

– Я не для этого вышла за вас замуж.

– Неужели? – Генри уже открывал дверь и выходил из спальни. Не оборачиваясь, он добавил: – Разве вы не знали, что я не могу вам дать ничего, кроме похоти?

Речел увидела, как он вышел в коридор, не дождавшись ответа и не оглянувшись. Неужели удовольствие, которое она доставила ему, оказалось столь незначительным, что он легко покинул ее, как если бы просто вышел из-за стола после не очень-то изысканного обеда? Именно так. Генри ничего не нужно от нее – лишь время от времени удовлетворять свой животный, телесный голод. Он отдал ей свое имя в качестве платы, а теперь ушел, потому что ненавидел шлюх.

В своей спальне Генри нашел карандаши и альбом для набросков. Затем, не раздумывая, направился в темный коридор, спустился по ступенькам крыльца и оказался на улице. Пытаясь побороть волнение, он взглянул на небо. Но и там не было покоя: звезды мерцали и что-то говорили Генри на неведомом ему языке.

Весь этот вечер он занимался устройством студии и так увлекся, что даже забыл о существовании Речел. Он вошел в ее дом лишь на минуту и только с одной целью – забрать некоторые принадлежности для рисования. Но как очутился в спальне Речел и почему не ушел оттуда сразу – на этот вопрос он не находил ответа.

Быть может, помимо его воли, Генри что-то неуловимо влекло и притягивало к женщине, обладавшей не только гордостью леди и первозданной красотой, но и способностью переждать бурю и воспринимать причиненные ею разрушения как почву, на которой можно строить новую жизнь. Поэтому, когда Речел призналась, что пытается соблазнить его, он откликнулся на ее зов. Но насытилась лишь его плоть. Слияние тел вовсе не означало слияния душ.

Входя в хижину, Генри подумал, что Речел отдала ему гораздо больше того, что входило в условия контракта. Теперь он имел право обладать не только ее удобным домом, ее деньгами и ее телом. Она вручила ему свою судьбу, свое будущее и свою душу. Генри почувствовал себя пойманным в ловушку. Он испытывал похожее ощущение, когда, еще в детстве, помня о болезненности Люсьена, брал на себя его вину и терпел наказания, которых не заслужил.

Осознав, сколь безгранично Речел доверяет ему, Генри понял, как она слаба и беззащитна. В эту минуту он был готов признать, что согласен помочь жене в осуществлении всех ее планов, которые по-прежнему считал несбыточными.

Прислонясь к дверному косяку, Генри рассматривал картины, развешанные на стенах – отражения его чудовищных видений и жутких снов. Монстры принимали разное обличье, но в каждом Генри видел лишь то, что терзало и сжигало его изнутри.

Демоны прошлого и настоящего смотрели на него, как на занятное существо, игрушку, которой можно вдоволь развлекаться, чтобы потом всласть помучить.

Они насмехались.

Пугали.

Грозились уничтожить его.

У Генри осталось единственное оружие против них – чистый белый холст, укрепленный на мольберте, стоящем посредине комнаты.

ГЛАВА 17

Генри зажег все лампы, которые наполнили старую хижину неровным, дрожащим светом и чадом, обжигавшим ноздри и застилавшим глаза. Генри попытался проветрить помещение, открыв окна и дверь. Но от холода у него застучали зубы и задрожали руки. Рисовать в таких условиях Генри не стал: можно было или простудиться, или испортить зрение.

Погасив свет, он начал ходить взад и вперед по своему крошечному жилищу. Спать не хотелось. Он обнаружил в деревянной стене круглое отверстие от ружейной пули. Заглянув в него, Генри увидел дом Речел, где комнаты были большими и удобными. Он мог бы перенести свою студию в одну из них. Речел не стала бы возражать.

Генри заметил, что небо посветлело, а обитатели некоторых домов уже проснулись – кое-где затопили печи, и из труб повалил дым. В доме Речел скрипнула дверь. Сама хозяйка вышла на улицу и направилась в сторону курятника и хлева, держа в одной руке корзину, а в другой – ведро. Несомненно, она собиралась за молоком и яйцами для завтрака.

Генри бросился к порогу, выскочил из хижины, догнал Речел и взял у нее корзину. Она не успела ничего возразить, как Генри уже направился в курятник. Речел пожала плечами и повернула в сторону хлева. Генри ни разу не обернулся, он хотел закончить работу поскорее.

Куры вспархивали с насиженных мест, кудахтали и косились на незнакомого мужчину, собиравшего их яйца. Петух промчался мимо, взмахнул крыльями, взлетел и уселся на калитку. Уходя из курятника, Генри подмигнул петуху.

– Уходи с дороги! – шутливо приказал он. – Лучше займись своим делом!

Как только Генри вошел в хлев, его сразу оглушило нетерпеливое мычание коров, а в ноздри ударил кислый запах навоза. Остановившись, он оглядел длинный ряд коровьих задов и хвостов, видневшихся из стойл, и громко выругался.

Как, черт возьми, доить этих животных? Генри сказал себе, что это не так сложно, когда вспомнил, что на фермах в поместье Люка дети доили коров каждый день. Он поставил корзину с яйцами на земляной пол и вошел в первое стойло.

Сбоку от коровы сидела Речел. Подставленное под вымя ведро еще было пусто, женщина гладила животное и что-то ласково бормотала. Она оглянулась на Генри.

– Сегодня куры оказались щедрыми? – спросила Речел, как будто их с мужем утренние хлопоты по хозяйству были обычным делом после приятно проведенной вместе ночи.

– Откуда я знаю, с какой скоростью они несутся, – ответил Генри.

Он отыскал глазами свободную табуретку, поставил позади коровы и уселся, чтобы понаблюдать за дойкой. Корова тотчас взбрыкнула и лягнула Генри в бедро. Он упал, но вместо боли ощутил лишь запах лаванды.