Когда буря восторгов и радости от встречи понемногу улеглась, Франя обратил внимание на задумчивое и печальное выражение на лице отца. Его карие, необычно глубоко сидящие под чистым лбом глаза пытливо смотрели на сына, словно перед ними стояла какая-то неразрешенная научная проблема.

— Что ты делаешь? — поставил отец вопрос ребром.

Франя хотел было опустить испытанную в подобных случаях дымовую завесу — начать рассказывать, как он ищет работу и не находит ее, но вовремя, спохватился. Ясные, правдивые глаза отца, казалось, тотчас отличали правду от неправды.

— Пока ничего! — признался Франя.

— И давно ты делаешь это «ничего»?

Почувствовав в словах отца иронию, Франя приготовился к защите.

— После моей поэтической аварии, — сказал он, я увидел, что так тоже можно жить…

— В самом деле, — спокойно улыбнулся Калоус-старший, — и так можно жить. А как ты до этого додумался?

Франя насторожился. Что это? Не собирается ли отец читать ему мораль и нравоучения о величии я почетности труда? Франя давно все это знает наизусть. Он уже взрослый мужчина и при всей своей любви к отцу придерживается в этом вопросе собственной точки зрения. Он ему докажет, что может самостоятельно думать и не Желает повторять как попугай чужие слова. В его голове созрели весьма серьезные мысли, они должны и отцу импонировать своей новизной и революционностью, тем более что они плод размышлений его сына!

— Как я до этого додумался? — начал Франя хладнокровно. — Очень просто! Все работают как одержимые и поднимают при этом невероятную шумиху. Люди и звезды, смотрите, как я тружусь, как я люблю свою работу! Работа — моя возлюбленная! Я не могу жить без нее! Загрузите меня до отказа, я готов хоть на части разорваться! — паясничают они, поклоняясь работе и прыгая вокруг нее, как сумасшедшие. Опротивело мне все это!

— Так, так, — покачал отец головой, зажигая трубку. Слова прозвучали довольно неопределенно.

Франя стал надеяться, что отец поймет его и поразится смелости его мыслей.

— Работы так мало — необходимой для общества работы, — ты ведь сам знаешь, папа! Зачем же отнимать ее у людей, которые так жаждут ее, просто дерутся из-за нее. Говорят, что желание трудиться является врожденным свойством человека. А как же получилось, что у меня этого врожденного чувства не оказалось? Ничего не могу поделать, но факт остается фактом! Вы говорите, что не работать аморально, а где это написано? Мне об этом ничего не известно! Почему вы заставляете работать тех, кто не чувствует в этом потребности? И, наоборот, не позволяете работать тем, кто каким-либо образом провинился перед людьми, и говорите, что для них это является самым большим позором? С одной стороны, вы в наказание лишаете людей работы, а с другой стороны, заставляете меня работать — где же здесь логика? В вопросе труда я за свободу и независимость! Кто не чувствует потребности в труде, пусть не работает! Работа принадлежит машинам, а людям — свобода! И только дураки отнимают работу у машин. Один поэт, например, принялся шить ботинки вручную, горько усмехнулся Франя. — Вот до чего мы дошли! Если я и должен кому-нибудь воздавать хвалу и честь за безукоризненную работу, так только Машинам! Ты подумай, одного человека Достаточно, чтобы управлять целой фабрикой! Кто желает истязать себя трудом — пожалуйста, никому это не возбраняется! Но оставьте в покое тех, кто хочет освободиться от работы, вот основной смысл новой идеи!

Отец высоко поднял брови и, озабоченно наморщив лоб, посмотрел исподлобья на сына.

— Действительно, — сказал он, — это совершенно новая идея. Это ты ее придумал?

Вопрос отца снова привел Франю в замешательство. Куда клонит отец? Что ему от меня нужно? Удивляется ли он, соглашается ли с ним или просто иронизирует?..

— Ты задаешь мне очень странные вопросы, папа. Не знаю, что и думать. Ты, собственно, за или против? Какого ты придерживаешься мнения обо всем этом?

И в порыве внезапно нахлынувшей откровенности Франя взволнованным голосом добавил:

— Ты даже представить себе не можешь, папа, как бы ты меня обрадовал, если бы согласился со мной! Как бы ты укрепил меня в моем решении, как поддержал бы в моей борьбе! Это было бы просто замечательно! Сегодняшний день стал бы самым счастливым днем в моей жизни…

На мгновение Калоус-старший задумался. Потом он несколько раз потянул из трубки, но она успела погаснуть. Он печально посмотрел на нее, словно жалея, но не зажигал больше. Выколотив золу, он спрятал трубку в карман. Возможно, он хотел дать понять этим, что какая-то часть их разговора закончена. А потом сказал:

— Об этом мы поговорим как-нибудь в другой раз. А теперь, Франя, позволь мне задать тебе еще один вопрос, в самом деле последний. Все будет зависеть от того, как ты мне на него ответишь. Если утвердительно, то мы все обратим в шутку и наш сегодняшний разговор выветрится из памяти, как неправильный прогноз погоды, когда вместо дождя сияет солнце…

Франя — был озадачен. Немного странный ответ на его прочувствованную речь. Это не предвещало ничего хорошего.

— Какой вопрос? — спросил он настороженно.

— Не хочешь ли ты поехать со мной? Куда? На север!

Франю словно кипятком ошпарили. Он с трудом выдавил из себя: — Ну а что там?

— Ты же знаешь, чем я занимаюсь. Ты тоже можешь стать сотрудником Полярного института прогнозов большой погоды. Я взял бы тебя с собой, Франя! Мы путешествовали бы вместе на самолетах и ледоколах, на подводных лодках и оленьих и собачьих упряжках, спускались бы на вертолетах на льдины, устанавливали бы там радиолокационные станции…

— Ну а для чего все это?

— Чтобы они смотрели в завтра! Это — глаза нашей планеты! Они видят все, что делает воздух и вода, что происходит на земле, под землей и над землей…

— Как интересно! — вежливо сказал Франя.

— Это — необыкновенная работа, сынок! В ней ты нашел бы свое счастье. А когда ты все поймешь, всему научишься, ты станешь синоптиком.

— Инженером погоды. Правдивым предсказателем завтрашних дней. Путешественником в будущее…

— Но для чего?

— Для покорения большой погоды…

— Я все еще не понимаю. Ведь мы сами производим облака и тучи, дожди, гром и молнию…

— Это местная погода, в радиусе нескольких километров; она имеет значение лишь для поливки городов и орошения полей. А я говорю о Большой погоде — над всей землей. Мы должны знать о ней не за несколько дней, а за несколько месяцев! Тут мы не в силах приказывать природе. Но мы уже и теперь можем заглянуть в ее печь и в котлы, узнать за месяц вперед, что она будет готовить…

— Вот как!

— Когда ты станешь синоптиком, Франя, и ты сможешь заглянуть в кухню Погоды. Тебя будут спрашивать, когда пойдет дождь, когда наступят холода, сколько выпадет снега, когда разразится буря и поднимется метель, когда надо ждать наводнения, а ты все будешь знать заранее. Один человек ничего не может сделать. Но, когда тысячи людей объединились вместе, они создали чудо из чудес — сделали нас почти всеведущими. И одним из избранных, одним из этих вещателей и предсказателей будущей погоды можешь стать и ты, мой сын! Теперь я тебя спрашиваю: что ты думаешь обо всем этом? Ты за или против?

Подняв плечи и опустив голову, Франя внимательно слушал отца и мысленно уже отклонял его предложение. Из всего сказанного ему было ясно одно: что ему готовят западню, что, опутывая его красивыми словами, хотят принести в жертву его собственное, личное будущее во имя какого-то всеобщего, тысячеголового будущего, что на карту ставится его тихая, спокойная жизнь, которая, право же, никому не мешает. И чем дальше говорил отец, тем определеннее Франя знал, какой ответ он даст. А когда отец кончил, Франя принял уже окончательное решение.

— Не сердись, папа, — объявил он почти торжественно, — но я не могу принять твое предложение. Все, что ты мне рассказывал, несомненно, очень поучительно, но почему ты стал об этом говорить после всего того, что я тебе сказал? Ты ни одним словом не опроверг моих аргументов. Разве они этого не заслуживают? Вначале мне казалось, что ты отнесся к моим идеям объективно, а теперь ты ни с того ни с сего вдруг заманиваешь меня куда-то на Северный полюс. Ты, наверное, забыл, что у меня бронхи не в порядке? Ты как будто хочешь погубить меня! Я надеюсь…