— Ладно, идите.

Сю-фын отправился первым, чтобы сделать необходимые приготовления и послать слугу за вином и закуской. Я привел с собой Си-эр и Цуй-гу. Среди веселья нежданно-негаданно нагрянул Ван Мао-лао из местной управы, мы потащили его с нами выпить. Едва мы пригубили вина, как внизу послышался шум, казалось, будто кто-то лезет к нам на второй этаж. У хозяина была племянница, отроду, видно, порядочная дрянь, она прознала, что я пригласил певичек, и созвала людей, замыслив вымогательство. Сю-фын сказал мне с укором:

— Не по мне была затея, а все же поддался я твоей минутной прихоти.

Я сказал:

— Раз дело сделано, поспеши найти способ, как «отвести солдат», — не время препираться.

Мао-лао предложил:

— Попробую спуститься первым и поговорить с ними.

Я кликнул слугу и послал его поскорее нанять два паланкина, ибо принял решение вначале избавиться от девиц, а затем попытаться самому выбраться из крепости. Было слышно, как Мао-лао уговаривает тех, что внизу. Они не отступали, хотя больше и не лезли к нам. Тем временем паланкины были поданы. Я приказал слуге поработать руками и ногами, дабы проложить девицам дорогу. Сю-фын бросился за слугой, таща за собой Цуй-гу, следом я волок Си-эр; с трудом мы спустились вниз. С помощью слуги Сю-фын и Цуй-гу вырвались за ворота. Вдруг дорогу Си-эр заградила чья-то рука. С быстротой я поднял ногу и пнул того в плечо — рука ослабла, и Си-эр удалось выскользнуть. Тут и я, улучив момент, вырвался и удрал. Мой слуга стоял на страже подле ворот на случай преследования и нападения. Я взволнованно спросил его:

— Где девушки? Он ответил:

— Цуй-гу села в паланкин, и его унесли. Я заметил, как девица Си вышла из ворот, но чтоб она садилась в паланкин, не видел.

Немедля я запалил факел, на обочине дороги увидел второй пустой паланкин. Тогда стремглав я помчался к Цзинхайским воротам, где нашел Сю-фына, который стоял у паланкина Цуй-гу. Я стал их расспрашивать о Си-эр. Однако они не знали, где она.

— Ей надо бы бежать на восток, а она, видно, кинулась на запад, — сказал Сю-фын.

Я повернул к дому, но и там ее не оказалось, прошел еще с десяток строений и, наконец, услышал, как кто-то зовет меня. Посветил — оказалось, Си-эр. Я с поспешностью усадил ее в паланкин, взял на плечи один шест, и мы пошли. Сю-фын, увидев меня, бросился со словами:

— При Воротах простой орхидеи есть шлюз, через него можно выйти за городскую стену. Я договорился, чтобы за плату нам отперли замок. Цуй-гу уже на пути к шлюзу, пусть и Си-эр не медлит.

Я сказал ему:

— Быстрее возвращайтесь домой и «отгоните неприятеля», а Цуй-гу и Си-эр я беру на себя.

Мы подошли к шлюзу. И правда, замок был снят. Цуй-гу уже поджидала нас. Я взял Си-эр под правую руку, Цуй-гу под левую, и они, пригнувшись и высоко по-журавлиному подымая ноги, прошли по шлюзу. Пошел мелкий дождь, дорога стала скользкой, словно бы маслом смазанная. До Шамяня мы добрались берегом. На реке было оживленно, звучали цевницы и песни. На одной из лодок Цуй-гу заметила приятельницу и окликнула ее. Мы сели к ней в лодку. Тут только я заметил, что волосы у Си-эр растрепаны, точно куст полыни на ветру, а шпильки и серьги бесследно исчезли.

— Что, отняли? — спросил я.

Она улыбнулась:

— Слыхала, что они из чистого золота, это ведь вещи матушки-хозяйки. Когда мы спускались, я сняла их и спрятала в карман. Если бы шпильки отняли, непременно она затеяла бы тяжбу и заставила вас возместить убыток.

После такого объяснения мое сердце исполнилось благодарности. Я велел водворить шпильки и серьги на место и ни слова не говорить хозяйке о происшедшем, а наше возвращение объяснить тем, что-де в моем доме оказалось много народу.

В точно таких словах Цуй-гу доложила обо всем управительнице, притом добавила:

— Вином и закусками мы уже угостились, хорошо бы дать нам теперь чжоу.

К тому времени бражники из верхней каюты ушли, и хозяйка заведения, вдова Шао, послала Цуй-гу проводить меня в каюту. Тут я увидел, что расшитые туфельки девушки насквозь промокли и вымазаны грязью. Втроем мы принялись за чжоу и слегка утолили голод. Потом сняли нагар со свечи и потянулась долгая беседа. Я узнал, что Цуй-гу родом из Хунани, а Си — уроженка Хэнани, подлинная ее фамилия — Оуян, отец ее умер, мать вновь вышла замуж, а жестокосердный дядя, брат отца, продал Си-эр. Цуй-гу принялась рассказывать о горестях своего житья-бытья, когда, как говорится, не успеешь проводить одного — встречай другого; на сердце нерадостно, а улыбайся, вина душа не принимает, а пей насильно, тело радостей не просит — иди с гостем, в горле скребет — непременно пой. Находятся и такие беспутные посетители, чуть что не по нему, швырнет бокал с вином, опрокинет столик, наговорит грубейших слов — знает ведь, что хозяйка ему поверит, еще скажет, будто девица необходительно встретила гостя. Случаются и вовсе мерзкие гости, всю ночь напролет словно топчут тебя или ездят по тебе колесами, так что мочи нет. Когда Си-эр только пришла в заведение, она была еще очень молода и матушка-хозяйка всегда жалела ее. Цуй-гу рассказывала, а из моих глаз лились слезы. А тут и Си-эр вдруг заплакала.

Я привлек ее к груди, приласкал и успокоил. Я велел Цуй-гу лечь на тахте, ибо считал ее подружкой Сго-фына.

С той поры раз в десять, а то и в пять дней за мной непременно посылали кого-нибудь и звали на лодку. Иногда Си-эр приезжала в ялике и поджидала меня на берегу. Каждый раз, отправляясь на «цветочную ладью», я брал в компанию Сю-фына, но мы никогда не звали других гостей и не шлялись по другим лодкам. За всевозможные услады одной ночи брали всего четыре заморские серебряные монеты. Правда, Сю-фын имел обыкновение нынче пригласить одну, а на завтра — другую, как говорится, то в зеленом, то в красном, в народе это называется «прыгать от лохани к лохани», а порой доходил до того, что звал двух певичек зараз. Я всегда был только с Си-эр. Случалось, я приезжал на лодку один, выпивал на верхней палубе чашечку-другую вина, вел тихие беседы в каюте и, проявляя участие и сострадание, не заставлял девушку петь и не принуждал много пить, и у каждого на лодке веселело на сердце. Девушки, товарки Си-эр, завидовали ей. Узнав, что я в заведении, девицы, которые были свободны и не принимали гостей, обязательно приходили к нам. Все они хорошо знали меня. Идешь по лодке, так окликают без конца. Взглянешь на одну, кивнешь другой, всем-то ведь и не ответишь, да осыпь их десятью тысячами монет, и то не удостоишься подобного расположения. Я же за четыре месяца истратил всего сто с лишним монет, а уж сколько плодов личжи[174] и свежих фруктов мне привелось отведать! Редкое удовольствие, на всю жизнь.

Вскоре управительница заведения возымела желание получить с меня пять сотен монет, принуждая, чтобы я их внес за Си-эр. Я стал тяготиться ее назойливостью и принял решение уехать. Сю-фыну, который пришел в помрачение от любовной страсти, я посоветовал купить наложницу.

В Сучжоу мы воротились тем же путем.

На следующий год Сю-фын снова отправился в Кантон, отец не разрешил мне ехать с ним. Я был приглашен в Цинпу па службу к начальнику уезда Яну. Возвратись из Кантона, Сю-фын рассказал мне, что Си-эр хотела покончить с собой, тоскуя, что я не еду.

После Гуандуна я два года прожил в Цинпу[175] и за это время не совершил ни одного приятного путешествия, о котором стоило бы рассказать. Незадолго перед этим Юнь встретилась с певичкой Хань-юань, и мы были втянуты в водоворот пересудов. Юнь переволновалась и заболела. Я вместе с Чэн Мо-анем открыл лавку по продаже свитков и книг, это давало мне возможность покупать для Юнь лекарства.