Единорог низко пригнулся, чтобы уменьшить сопротивление воздуха в полете и наслаждался свистом ветра в ушах — звуком, символизировавшим скорость, который он за год спокойной и размеренной жизни уже начал забывать. Теперь он снова был черным мстителем, несущимся над городом. Карающей десницей «Когорты» и, быть может, закона. Да, ему не хватало движения, погонь и перестрелок, ночных полетов над городом и удивленных возгласов прохожих. И еще — постоянного спутника любого Назгула как в этом мире, так и в любом из вторичных — Смерти! Она всегда рядом, и только и ждет того, чтобы какой-то уличный грабитель приставил нож к горлу заложницы, и Назгулу не осталось бы ничего другого, кроме как применить силу. А действовать решительно он был просто обязан — это предписывал негласный устав «Когорты», основное правило которого знали все ее сотрудники (или, правильнее было бы сказать, солдаты). Люди уважают силу и только силу. Нельзя убедить потенциального убийцу не совершать преступления, рассказав о том, какой прекрасный человек его будущая жертва, или разговорами о десяти библейских заповедях. Зато можно убедить наглядным примером того, что за преступлением всегда следует наказание. Силовыми структурами города «Когорте» было передано право наказывать нарушителя на месте, каким бы суровым не было наказание, и «Когорта» умело им пользовалась. Увидев, как Когортианец корежит своим тяжелым мотоциклом машину виновника аварии, любой, даже самый злостный нарушитель, трижды подумает над тем, а стоит ли проезжать на красный свет. Разумеется, злоупотреблять этим тоже не стоило, дабы избежать обвинений в чрезмерном насилии, но Когортианцы на личном опыте убедились, что четыре простреленные колеса припаркованного в неположенном месте автомобиля подействуют на хозяина гораздо лучше и быстрее, нежели штраф или, даже, буксировка на штрафстоянку.

Еще Макиавелли говорил, что правителя должны не любить, а бояться — Назгулы же сумели добиться от горожан странной гремучей смеси этих двух чувств. Их любили как защитников, которые всегда придут на помощь, и в то же время испытывали суеверный страх, когда облаченная в черное фигура проносилась у них над голосами.

Таким образом, Назгул был обязан убивать, как это ни парадоксально, ради того, чтобы смертей стало меньше. Денис прекрасно помнил случай, о котором полтора года назад писали все газеты не только Новосибирска но и всего мира, происшедший с Винтом, псевдоним которого шел от его страшного увлечения всем, что могло летать. Поздним вечером изрядно выпивший водитель сбил на улице 1905-го года женщину с шестилетней девочкой и, даже не остановившись, помчался дальше, то ли не заметив, то ли пытаясь скрыться. Он не успел проехать и ста метров, как Винт, по чистой случайности оказавшийся во время патрулирования в этом районе, молниеносно спикировал с неба и первым же выстрелом пробил переднее колесо. «Жигуль» резко повело вправо и, не успев затормозить, он врезался в один из могучих тополей, росших вдоль дороги.

Пока Винт вытаскивал водителя из машины, вокруг, не смотря на позднее время, стал собираться народ. Большинство, конечно, интересовало, что Назгул станет делать с и без того пострадавшим от аварии человеком, но нашлись и те, кто бросился на помощь все еще лежащими посреди дороги женщине и ребенку. Мать пострадала не сильно — удар автомобиля сломал ей ногу и, упав она лишь потеряла сознание, а вот ее дочь… «Жигуленок» просто смял ее, снося со своего пути — на ее долю пришлись два удара: лицом о капот в момент столкновения и затылком об асфальт при падении. Каждого из них даже в отдельности легко хватило бы для того, чтобы оборвать ее жизнь. Кто-то попытался нащупать пульс на ее холодеющем запястье, другим не требовалось даже этого, чтобы констатировать смерть девочки. Достаточно было лишь взглянуть на ее окровавленное лицо и широко распахнутые от удивления глаза.

Собравшиеся зеваки молча расступились, когда Винт подтащил едва передвигающего ноги мужчину к его жертвам.

— Ку-куда ты меня тащишь? — заплетающимся языком лепетал тот. — Вызовите… кто-нибудь… скорую! М-мне плохо! Я кажется уд-дарился об этот гребаный руль!

Оставалось только гадать, каким образом он ухитрился хоть куда-то доехать в таком состоянии.

— Да отпусти ты меня, скотина! — крикнул он, обращаясь к волочащему его за рукав Назгулу, — П-пусти меня к моей… машине! Я, кажется, здорово ее помял!..

Люди молча взирали на то, как оперевшись на плечи двух мужчин мать поднималась с земли, глядя в затуманенные глаза убийцы своего ребенка. Наконец и он увидел ее.

— Женщина… А что вы тут делаете в такое время суток? — на его разбитых губах заиграла пошловатая улыбка. — М-може… пойдем ко мне? А? Сейчас вот только этот мусорок п-поганый меня отпустит… и поедем! Я тут… недалеко живу!

— К тебе домой?! — сквозь рыдания воскликнула она. — К тебе домой?!! Чертов алкаш! Убийца!

И рванувшись вперед она, несомненно, вцепилась бы ему в горло если бы не сломанная нога — мужчины едва успели подхватить ее под руки.

— Уб-бийца?! Да я… Я тут не при чем! Он сама под машину… бросилась… Н-не кипятись, крошка! Поедем ко мне — все забудешь…

Если до этого момента у Винта еще были сомнения относительно того, осознает ли этот человек происходящее, то теперь они полностью развеялись. Он осознавал реальность, воспринимая ее, впрочем, как приятный сон, навеянный выпитым. Поэтому его так мало интересовала собственная разбитая машина. Поэтому он был уверен в том, что покалеченная им же женщина не откажется провести с ним ночь…

— Ничтожество! — прошептал Винт, — Жалкое ничтожество!

— Убийца! — сдавленным голосом произнесла женщина. В ее глазах Винт прочел и мольбу о спасении жизни дочери — для нее Назгулы были всемогущими, и надежду на то, что этот беззаботный пьянчуга не уйдет от ответственности, дав кому-нибудь на лапу. И если вернуть жизнь девочке он был не в состоянии, то разделаться с мерзавцем мог без труда.

— Слыш, мусорок?! Ты бы меня отпустил, а? — вызывающе произнес тот. — А то, ведь, хуже будет! Передо мной все т-твое… начальство на коленях ползать будет…

— Да ну? — равнодушно спросил его Винт, — А кто же ты такой будешь?

— Кесарем меня кличут… С-слыхал про такого? — он все еще не понимал, что удерживающий его человек в черной маске с прорезями для глаз — вовсе не омоновец.

— Нет, не слыхал. И никто больше не услышит!

В собравшейся толпе были и несколько человек с фотоаппаратами, некоторые из которых мгновенно поняли, что сейчас произойдет, и нажали на кнопки затворов. При свете вспышек, на секунду разметавших сгущающуюся темноту, Винт коротким резким движением всадил в голову Кесаря свои когти-ножи… Эта фотография и облетела, впоследствии, пол света.

Тысячи откликов от читателей различных газет, от «желтых» до вполне солидных, обрушились на «Когорту». Кто-то пустил слух, что некий Николай Михайлов, в некоторых кругах известный, так же, как Кесарь, всего лишь остановил машину, чтобы оказать помощь пострадавшим, после чего его «Жигуленок» мощнейшим ударом покорежил Назгул, а затем раскроил голову ему самому. Нашелся даже свидетель, заявивший будто Назгул прошел совсем рядом с ним, и он отчетливо почувствовал запах спиртного — мол, Винт был вдребезги пьян и просто хотел подраться. Знали бы они, что если бы кому-то из Назгулов взбрело в «подраться», как заправскому алкоголику с солидного бодуна, то как минимум пол Новосибирска лежало бы в руинах.

Однако, были и такие, кто поверил официальной версии происшедшего, а не той, что была переврана на десяток раз бульварными газетами. И многие из них отправляли «Неизвестному Назгулу» письма, в которых выражали свое восхищение его поступком. Говорили, что и сами поступили бы так же, будь у них сила и власть. В тот месяц резко подскочило число подростков, записавшихся в школу единоборств «Интеркомодитис» — все знали, что лучшим ее ученикам прямая дорога в «Когорту».