Мы все трое разговорились. Амандина никак не могла найти работу по душе. Она работала секретаршей в какой-то мелкой фирме. Тайг только и мечтал поскорее уехать насовсем во Францию – видимо, она была для него тем, чем Ирландия была для меня. Ну, а я… Я задумалась. Чего же я хочу от жизни, кроме того, чтобы выздоровела Лиза? Мои мысли все последние месяцы так были заняты этим – этому было подчинено все мое здесь существование,- что я не строила далеко идущих планов. Сначала надо преодолеть это, самое главное препятствие. Если даже она не выздоровеет совсем (я старалась гнать из головы такие мысли), чтобы ей хотя бы стало лучше. Чтобы она снова смогла говорить. Я вспомнила, как 4-летняя Лиза заплакала после того, как вышла из комы- когда открыла рот и поняла, что говорить и, главное, петь она больше не может… Этот эпизод я обычно стараюсь блокировать в своих воспоминаниях намертво, но сейчас он упрямо лез в голову, и я почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Я постаралась их сглотнуть на вылете.

– Ты что, Женя? – обеспокоенно спросила Амандина. Но у меня уже не было желания рассказывать эту историю кому бы то ни было. Сначала, когда она только что произошла, я верила, что если выговорюсь, мне действительно станет легче. Но время шло, все новые и новые мои собеседники ахали и охали, слушая меня так, словно я пересказываю им какой-то сентиментальный дамский романчик. «Ух ты, надо же! А что было потом?». А легче все не становилось.

Как объяснить это людям, которые, к их счастью, сами не пережили подобного? К сожалению, во многих людях заложен болезненный интерес к чужим несчастьям. Я не психолог, я не знаю, почему так. Может, им приятно от мысли, что это произошло с кем-то другим, не с ними. А я теперь не могу слушать истории, даже отдаленно напоминающие мне мою собственную. Не читаю хроник происшествий.

– Да нет, ничего. Мне просто в глаз что-то попало.

– Ну так чего же ты хочешь от жизни, а? Или, может, это секрет?

Взять свои воспоминания под контроль удалось, и я еще раз задумалась.

– Если честно, то больше всего я хочу, чтобы у меня было право выбора, как жить. После того, что произошло с нашей страной и с другими странами в Восточной Европе, у нас «нет альтернативы». Нас этого выбора лишили – нас лишили нашего образа жизни. Правда, не без нашей собственной помощи. Ну, это долго объяснять сейчас… Просто я хочу, чтобы у меня было право жить в соответствии с моими жизненными нормами и ценностями, растить детей на этих же ценностях. Не бояться людей. Не бояться будущего. Убеждаться снова каждый день, что не все продается и не все покупается. Может быть, вам это не очень понятно?

– Ну, почему же… – сказал Тайг. – Свобода выбора – великое дело! За свободу выбора! – и он поднял пластмассовый стаканчик с минералкой.

Солнышко начало заходить за тучу.

– Ребята, давайте собираться, а то уже 4 часа, а мы еще не все посмотрели!- воскликнула Амандина как ребенок, оказавшийся в зоопарке впервые. – Хочу вон на ту ферму!

В уголке зоопарка действительно была мини-ферма с домашними животными. Амандина со все такой же детской непосредственностью сорвалась с места и побежала туда. Тайг и я собрали одеяло, мусор и остатки еды.

– Свиньи! Свиньи! Смотрите, ирландские свиньи! – вдруг с очаровательным французским акцентом радостно завопила Амандина на весь зоопарк. Мы с Тайгом поспешили на ее вопль, поглядели в загон – и чуть не провалились сквозь землю. Тайг стал краснее, чем его шевелюра. В загоне бегали прелестные маленькие рыжие хрюшки….

Расстались мы друзьями. У меня было очень тепло на душе – от смеха, от простоты и невинности, с которой мы провели этот день. Амандина спешила обратно в Роскоммон.

– Don’t work too hard !- сказал мне при расставании Тайг. Любимое ирландское пожелание на прощание… – Вижу, что тебе нелегко бывает. Если чем-то могу помочь, позвони. – и он сунул мне в руку бумажку со своим номером телефона.

….Когда утром в понедельник я шла на интервью в компьютерную фирму, за мной увязался слегка подвыпивший ямаец. Он брел по Графтон-стрит и жаловался вслух на то, что ирландцы – расисты и плохо к нему относятся. Сердце мое дрогнуло. Раньше они мне просто нравились, но с тех пор, как у меня есть Лиза, все темнокожие люди, а уж тем более из стран Карибского бассейна, стали мне еще и как бы немного родственниками. (Они и сами так реагируют на нас, если я иду с ней по улице: даже незнакомые здороваются с понимающими улыбками, особенно с Лизой – «мы с тобой одной крови, ты и я!».) И совершенно так же, как вчера с Амандиной, я имела неосторожность обратиться к этому дублинскому расте и поведать ему, что знаю наизусть не только все песни Боба Марли, но и была на концерте Мутабаруки в Амстердаме. Плюс много читала о Маркусе Гарви . А когда к нам в СССР в 1979 году приезжал Майкл Мэнли …

Что тут началось!

– You’re my sista ! – закричал ямаец, хватая меня за руки. Он был поэт, как Мутабарука – и тут же прочел мне пару своих стихотворений. Встретив родственную душу на берегах Лиффи , он начал изливать мне накопившиеся у него обиды:

– Глянь только, sista, как они на меня смотрят! Это все потому что я черный.

Я взглянула. Действительно, смотрели – с любопытством. Темнокожих в Дублине тогда было так мало, что, наверно, по пальцам можно было пересчитать, а уж если темнокожий еще к тому же и раста, и в нетрезвом виде… Как тут не смотреть? Нет, я вовсе не хочу сказать, что ирландцы не расисты. Просто если бы ямаец не был выпивши, на него бы тоже смотрели, но все-таки не так сильно.

Расистов тут достаточно много – только другого типа, чем голланцы: более старомодно-открытых. Это мне повезло, что я внешне от ирландцев почти не отличаюсь, а те, кто отличаются, рассакажут вам, возможно, совсем другие истории. Но я, честно говоря, не знаю, что хуже: когда люди расисты в открытую или когда они из последних сил притворяются толерантными, одновременно прямо-таки излучая ненависть к тебе, словно радиацию – вдвойне из-за того, что они не могут ее выразить в открытую?

Ямаец с жаром говорил что-то еще, потом мы с ним хором на ходу пропели куплет из «Redemption Song ”. Народ смотрел на нас со все более и более нескрываемым интересом.

Сначала я думала, что нам просто по дороге. Минут через 10 поняла, что ямаец, грубо говоря, за мной просто увязался. Время для этого было ну очень неподходящее. Мое интервью начиналось через четверть часа. Но попробуйте объяснить это не очень трезвому человеку, вне зависимости от того, какой он национальности. Я попробовала. Безрезультатно.

– Sista, I am going with you ! – не унимался он.

Еле-еле – дав ему первый пришедший мне в голову номер телефона – смогла я унести от него ноги. Кажется, это был номер Конора. Но долго еще после этого я чувствовала себя препротивно. Вот, теперь он скажет, что и я тоже расистка…

Через некоторое время мне встретился в Дублине говоривший по-русски анголец: он в свое время учился в Минске. Слышали бы его те, кто сейчас кричит о том, что у нас много скинхедов! Анголец вспоминал белорусов и русских с таким теплом. «Ваши люди – удивительные, отзывчивые. Они могут показаться грубыми, но как только они тебя узнают получше, ты будешь для них первым другом. Последним поделятся с тобой.» Такого же мнения был о нас и афганский беженец, ехавший со мной в одном автобусе до Вексфорда . Наверно, потому что им встречались советские, а не «новорусские» люди. Я вспомнила вычитанное где-то в юности определение того, что такое дружба – из понятий, которые были у нас тогда в крови. «Настоящая дружба – это когда другу можно позвонить в 3 часа ночи и попросить его быть к 6 утра за 100 километров – и он не спросит, зачем»…

Сейчас просто дух захватывает, когда вспоминаешь, что действительно была такая дружба, и были такие друзья. Ведь сейчас у нас вокруг одни сплошные вампиловские «Сильвы» : «Гори ты, если тебя поджигают, а я тут причем?»

…У ирландцев есть свой вариант голландского стандартного разговора на тему «Mag ik iets vragen? ” (см. выше). Только состоит он всего из одной реплики: в ответ на твое «Я из России» ирландцу полагается спросить тебя: «What part of Russia are you from ?” Я сначала совершенно не понимала, зачем они это спрашивают – у большинства ирландцев, mille pardon , такие скромные познания в географии, что название моего города им все равно ничего не скажет. Потом знающие люди разъяснили мне, что непривыкшие к иностранцам ирландцы просто привыкли задавать этот вопрос друг другу и американцам ирландского происхождения: в своей собственной стране они быстренько имеют возможность узнать, что ты за тип – в зависимости от того, из каких ты Конвеев – из вестпортских или из кастльбарских . У вас могут даже обнаружиться общие родственники – Ирландия на редкость маленькая страна!- и тогда поговорить, конечно же, будет о чем. Задавать такой же вопрос иностранцу, с которым у них нет и не может быть общих родственников или даже знакомых, конечно, верх абсурда,и видимо именно поэтому беседа на основе данного вопроса не получается. («Советую переменить тему», как говорила незабвенная тетушка Чарли). Однако привычка – вторая натура, и ирландцы упрямо продолжают задавать тебе при встрече именно этот вопрос.