Что было гадко, так это фальшь ; если хочешь обыскивать всех людей, так кто тебе не дает? Зачем играть в эти глупые игры со срабатывающим звонком там, где он просто не мог сработать? Ведь в том же наряде я прошла и через ирландский аэропорт, и про возвращении – через французский, и ни в одном из них детектор и не пикнул. Но в этом тебе – все англичане. Вежливая фальшь и считание всех окружающих такими глупыми, что они ничего не заметят – такая же чисто английская вещь, как книги Агаты Кристи.

– Параноики, – сказала я, не повышая голоса и не меняя тона, пока англичанка охлопывала руками поочередно штанины моих джинсов. -Совесть у вас нечиста, поэтому вы всех так и боитесь.

Она вздрогнула, но сделала вид, что ничего не услышала. Я знала, что именно так она и отреагирует – так же отреагировали бы и голландцы. Здесь вежливую маску снимать нельзя. По крайней мере, при свидетелях. Удар ножом обычно наносится в спину.

…Но вот все это осталось позади : заборы с колючей проволокой под током, броневики на улицах., вежливо-лживые англичане. И я выхожу из здания аэропорта в ночную Ниццу, где меня охватывает почти тропическая по сравнению с Ирландией, душная и темная весенняя ночь. Темнеют за окнами автобуса силуэты пальм, белозубо улыбается его шофер – ослепительный красавец-брюнет, каких я не видела уже долгие годы; светится разноцвeтными неоновыми огнями знаменитая Променад дез Англе и её казино; а вокруг меня разливается в воздухе тончайший, нежный аромат цветущей мимозы и ванильных булочек… Господи боже мой, да уж не сказка ли все это?

… При первой прогулке по городу действительно кажется, что сказка. Не таким ли должен быть коммунизм – по длинному, уходящему за горизонт приморскому бульвару прогуливаются благополучные, выглядящие идеальными семьи и сохранившие пылкость чувств друг к другу пожилые пары спортивно-подтянутого вида, заботливо держащие друг друга под руку. Мимо пролетают быстрые, как стрела, молодые парни и девушки на современных велосипедах и роликовых коньках. Все кругом загорелые, спокойные, веселые, энергичные – настоящая гармония душевного с физическим развитием, как в нашем старом учебнике по научному коммунизму. Отовсюду изумительно пахнет самыми невероятными блюдами; цены тоже вполне доступные (для здешнего жителя). На ходу закусывая изумительной булочкой с кремом, я наблюдаю за тем, как над морем кружатся в посадочных маневрах многочисленные пассажирские самолеты. Люди вокруг – сама доброжелательность, сама вежливость, и отовсюду раздается изумительный по красоте французский язык, по которому я соскучиласьсо времен средней школы и "Юманите Диманш" ("Vive la Grande Revolution Socialiste d' Octobre !" – вспоминаю я.). К моему удивлению, мой ломаный французский здесь понимают и даже хвалят.

Отель оказывается маленьким, утонувшим в море цветов. Похожий как две капли воды на коммисара из фильма "Спрут" hotelier, полуфранцуз-полуитальянец, знает пару слов по-русски: наших соотечественников, выделяющихся на фоне прогуливающихся по Променаду своими уголовными физиономиями, здесь в последнее время стало много. Он с удовольствием рассказывает мне, что женился в русской церкви в Ницце, построенной ещё до революции любившими отдыхать здесь богатыми россиянами. Хотя он и католик. Он совершенно не понимает – и не скрывает этого- , что там творится в этой Северной Ирландии.

– Это длинная история,- говорю я ему.

Я засыпаю с открытым окном – это в середине марта! – , а за ним даже никто не шумит, как это бывает во всех нормальных городах в ночи выходных дней.Никто не поет пьяных песен, не бьет окон, не жжет машин, не орет как резаный. Наверно, мне просто повезло, что поблизости не оказалось наших соотечественников, думаю я и засыпаю. Сначала мне снится непрерывно гудящий, висящий низко над головой над головой вертолет – как это бывает день изо дня, без выходных в Белфасте. Но затем я постепенно расслабляюсь, забываюсь во сне – и вот уже я вижу улыбающегося мне Лидера с веточкой мимозы в

зубах. Я беру его под руку, мы оба ничего не говорим и медленно шагаем вдоль ниццинского Променада, глядя, как исчезают за горизонтом последние лучи заходящего теплого французского солнца. Он оборачивается ко мне и говорит мне на чистом французском : "Mademoiselle, qu'est-ce que vous voulez faire ce soir ?" "Откуда он знает французский? " – лихорадочно думаю я и просыпаюсь. За окном светает. Проклятая привычка рано вставать на работу! Я поворачиваюсь на другой бок. А из окна уже тянет свежими, теплыми ванильными булочками…

За завтраком молодая марокканка подает мне круассаны и горячий шоколад. Уставшая от преследующего меня даже во сне запаха подгорелых сосисок и ветчины вместе с кислым обжареным помидором, составляющими ирландский традиционный завтрак, я почти готова воскликнуть как Авессалом Изнуренков : "Ах, ах, высокий класс!" Я выхожу на улицу, чувствуя себя лет на 10 моложе, чем. сутки назад.

Вокруг по-прежнему все сверкает. Белые дома, окна в которых закрыты от солнца деревянными ставнями. Дорогие бутики. И все та же молодежь на роликах вокруг. Море ослепительно-лазурное, спокойное, и, в отличие от мест, где живу я, нет ни малейшего ветерка. На площади Гарибальди рыбные рестораны готовяться к открытию, официанты раскладывают в виртинах свежие дары моря. Пахнет рыбой. За углом пахнет сушеными цветами и духами – здесь продают традиционные провансальские товары. Кажется, если посмотреть на эту красоту после той нищеты, которую я видела на Кюрасао или у нас дома, то здесь уже построено то, о чем. мы только мечтали. Живут же люди!

Но сказка грубо прерывается действительностью, когда я почти спотыкаюсь на сидящего на земле нищего, не заметив его. Рядом просит денег беженка из Косова с 4 детьми, а за ней сидит миловидная француженка с белым кроликом на руках. Очевидно, она надеется на то, что ей подадут, пожалев кролика. Пройдя ещё несколько улиц, я заметила, что просить милостыню с животными на руках – это, очевидно, местная традиция, ибо больше я с этим нигде ещё не сталкивалась.

В Пиетон – пешеходной зоне, битком набитой туристами – африканцы, наряженные для привлечения внимания в национальные одежды, пытаются сбыть им свои сувениры, а румынские цыгане исполняют знойное танго на аккордеонах. Когда я попадаю к вокзалу, я оказываюсь неожиданно для себя в местах, удивительно напоминающих мне роттердамскую Делфсхавен, где я прожила почти 5 лет: здесь можно встретить кого угодно, но только не коренных жителей. Судя по всему, они сюда заходить опасаются. Где они, все эти подтянуто-спортивно-благополучные символы капиталистической сказки об обществе изобилия? Здесьшумно и душно. Вокруг меня между кучками мусора кружат марокканские дети в одежде не первой свежести. Африканцы торгуются с арабами за цену на фрукты. Стены домов исписаны граффити. Но я, привыкшая к Делфсхавен, чувствую прилив ностальгии. Я прожила там 5 лет, в районе, который считался гетто – и никогда никто мне слова плохого не сказал. Вот и здесь- пожилой не очень трезвый марокканец приглашает меня выпит ь с ним кофе и в ответ на мой вежливый отказ говорит мне такой же вежливый комплимент и идет своей дорогой. Чего же они тогда бояться, это коренные жители? Или просто не хотят видеть чужой бедности потому, что совесть нечиста?

Я дохожу до Старой Ниццы: узкие улочки, как в итальянских фильмах. На камнях сидит группа подвыпивших и достаточно грязных местных бродяг. "La France pour les Francais !"- цедит сквозь гнилые зубы один из них, когда я прохожу мимо, – и смрачно сплевывает. А вдали на горизонте белеет купленная на её честно заработанные тяжким трудом деньги шикарная вилла Татьяны Дьяченко, или как там теперь она именуется…

Со Средиземного моря дует, наконец, свежий ветерок. И вместе с ним развеивается дымка сладкой сказки капитализма вокруг меня. Мой вежливый, красивый hotelier с расстроенным лицом обстригает обломанные цветочные кусты вокруг отеля.

– Такая красота – и обязательно людям надо нагадить!-возмущаестя он. Я спрашиваю у него о том, как можно здесь снять на недельку частную квартиру.