С появлением очередного друга мама начинала позже приходить с работы и чаще уходить в выходные, что, естественно, меня огорчало. Попытки подружить меня с предметом своего увлечения обычно не увенчивались ничем.
Больше других мне запомнился поэт -Дима – «высокий блондин в черном ботинке», как я его за глаза называла, с кисло-мечтательным, как и полагается поэту, не по возрасту морщинистым лицом (он был моложе мамы лет на 5) – он дарил мне кучу хороших детских книжек и даже один раз посвятил мне свои стихи, которые он собственноручно выжег на деревянной доске. Потом, когда они с мамой расстались, бабушка использовала эту доску вместо подставки под чайник.
«Трудна дорога на Парнас!
Нам муза сделала наказ:
С порывом страстным повенчай
Страданье, радость и печаль!»- красовалось на ней. Дима знал о моей мечте стать писательницей. Но даже творчество нас не сблизило. Мне было ужасно стыдно, если мама приходила встречать меня в школу «с этим идиотом». Хотя развод в то время был еще редкостью, у меня не было ни малейших комплексов перед одноклассниками из-за отсуствия отца. Но вот когда приходит за тобой в школу совершенно чужой тип с отсутствующим поэтическим взглядом, и ребята вдруг начинают спрашивать: «Это кто, Женя, – твой папа?»,- это уже выходило в моем понятии за всякие рамки приличия! Неужели не видно, что у нас с ним ничего общего нет и быть не может?
Лет в 6-7 я тоже – впервые – начала писать стихи. Поэтесса из меня, если честно, довольно слабая, но мне доставлял большое удовольствие сам творческий процесс. Моим первым стихотворением был «Гимн звездолета» – того самого, воображаемым капитаном которого я была вот уже несколько лет. К тому времени комнада звездолета пополнилась вышеперечисленными героями. Периодически на звездолет нападали страшные космические чудовища – чепурыслы. Это была идея Шурека. «Замельками кубрисаны, сверкали гекурабы. Но вдруг зачухали чепурыслы» – написал он в одном своем рассказе по моим многочисленным заявкам. Мы оба понятия не имели, кто такие чепурыслы, как они выглядят, а уж тем более – как они чухают, но сама фраза была такой смешной, что образ прижился. Каждый из нас воображал их себе по-своему. Но мы оба сходились на том, что очень неприятного тебе человека вполне можно назвать чепурыслой.
На поэтическое творчество меня особенно вдохновляла одна актриса местного нашего драматического театра, которая пленила мое воображение в то время- естственно, в роли Принцессы, в «Трубадуре и его друзьях». Маленьким девочкам всех времен и народов, даже советским, нравятся принцессы. К тому времени, благодаря маме, я уже стала заядлой театралкой. Возможно, в актрисе этой и не было ничего такого особенного, но дело в том, что увидеть ее хотя бы в одном еще спектакле мне не довелось – она куда-то исчезла. Мамин сослуживец, которыи сам играл после работы в самодеятельном театре, был театралом со стажем и знал людей, там работавших, рассказал нам, что пропала Анна Михайловна потому, что родила ребенка – она была замужем за одним из наших же актеров, который, естественно, сам продолжал играть как ни в чем не бывало. И с той поры я возненавидела лишившее нас, зрителей, творчества Анны Михайловны материнство, а брак начал представляться мне каким-то чудовищным рабством, в которое здравомыслящая женщина никогда добровольно не пойдет… Я злилась на порхающего по сцене ее мужа и писала страдальческие стихи: «Не горюй, ты мой нежный подснежник…»
«Подснежник» никогда, естественно, о моих переживаниях не узнала, еще через год, так и не появившись на сцене после декрета, она вместе с мужем уехала из нашего города- кажется, в Рижский русский драмтеатр, и больше я никогда ее не видела. Но память осталась и по сей день. Недавно я нашла ее в интернете- и послала ей открытку к 55-летию! Если рассказать ей всю эту историю, она, наверно, будет здорово смеяться. А меня прошибает холодный пот при мысли о том, что со мной было бы, если бы я росла в какой-нибудь Голландии, когда писала эти стихи: я бы ведь непременно начала задаваться вопросом, а уж не нетрадиционной ли я сама ориентации, раз эта женщина мне понравилась до такой степени, что я пишу о ней стихи. Когда я училась в 4 классе, мне до умопомрачения нравилась одна десятиклассница по имени Алла Образцова. Вплоть до того, что я вырезала ее фото из школьной стенгазеты, когда никто не видел. Алла была невысокая, узкоглазенькая скуластая блондинка с низким голосом. Она поразила меня тем, как сыграла на школьном вечере роль Родины-Матери. Она и сейчас об этом не знает, конечно. После школы Алла вышла замуж за нашего школьного цыгана Януша – даже такие «экзотические» браки никого не удивляли у нас.
Кто знает, сколько молодых людей и девушек на Западе приходит вот так в неустоявшиеся молодые годы к неверным о себе выводам…. Человеку в этом возрасте же свойственно искать себе кумира, пример для подражания среди людей постарше себя своего пола, и никакой «сексуальной подоплеки» в этом нет. «Делать жизнь с кого? С Дзержинского!» – вот из какой оперы эти чувства!
Хотя у меня дома было огромное количество кукол – в основном гедээровских, красивых пупсов с закрывающимися глазами и роскошными волосами, умеющими говорить «мама», если их наклонить – чем старше я становилась, тем меньше я в них играла. Мне гораздо больше по душе были вырезки: картинки из журналов и нарисованные мамой (срисованные ею с фотографий или же созданные только при помощи ее воображения) вырезанные из бумаги по контурам фигурки. И еще – набор пластмассовых фигурок «Дружба народов» с куколками в костюмах народов СССР. (Я и до сих пор элементарно отличаю латышский костюм от литовского, а армянский – от азербайджанского.)С их помощью я устраивала свой домашний театр. На обороте у вырезок было написано их актерское имя, и туда же я приписывала каждую роль, которую они в моем театре играли. Только я сама могла разобраться в этих каракулях. В вырезки я могла играть часами. Они были моим самым дорогим сокровищем. Хранились они в специальной коробке у меня под кроватью. И если в обычные куклы я играла с подругами, то вырезки были не для посторонних. Когда на экраны выходил новый хороший фильм, или что-то интересное было по телевизору, я тут же начинала просить маму нарисовать мне новых героев. В зависимости от настроения она могла нарисовать их в ближайший же выходной или все откладывать на потом, ссылаясь на то, что у нее нет вдохновения. Так появились в моей коллекции не только Яносик и Марина, но и пани Зося из «Кабачка 13 стульев», и Сильва из «Королевы чардаша» (мы только что тогда посмотрели замечательный фильм с Анной Моффо в главной роли!). Помню, как на некоторое время мне очень захотелось стать монашкой – после просмотра «Звуков музыки» – и с удовольствием при случае рассказываю в Ирландии об этом монашкам настоящим! Естественно, о религии я не имела ни малейшего понятия, я только поняла, что монашки никогда не выходят замуж, и это мне очень понравилось…
К тому времени, когда я пошла в школу, я уже знала большое количество оперетт и балетов. На оперу меня повели несколько позже. Это если не считать, конечно, фильма-оперы «Князь Игорь», который я посмотрела на одном дыхании в 5 лет и после которого была без ума от Востока и таинственных половцев с их ханами и плясками.
Театров в нашем городе было три: драматический, юного зрителя, или ТЮЗ, и театр кукол. Драмтеатр стал моим самым любимым. Летом он уезжал на гастроли, и вот тогда-то и приезжали к нам по очереди на один месяц непременно какой-нибудь театр оперы и балета, на другой – драматический театр из другого города, а на третий – театр оперетты. Помню, какой ажиотаж был в городе, когда у нас гастролировали Казанский или Саратовский оперные театры: все хотели увидеть и услышать маминого любимого Рената Ибрагимова и Леонида Сметанникова! Цены на билеты были такие, что любая уборщица могла позволить себе сводить в театр своих детей. Для тех, чьим родителям было не до театров (а были, конечно, и такие) школы часто устраивала культпоходы туда на детские утренники, с билетами по еще более низким ценам. Так впервые попала в театр моя самая любимая подружка Маруся.