А ведь я ничем не давала ему повода так обо мне думать. Он заехал ко мне как-то раз, когда еще я искала врачебной помощи Лизе в самой Ирландии: посмотреть, чем он, как наш местный депутат, может нам помочь. Я рассказала ему нашу ситуацию, а потом налила стакан чаю и сдобрила его парой анекдотов – советских народных и из своей собственной жизни. Упаси боже, не неприличных!

И одного этого хватило, чтобы сразить его наповал? После этого я его еле выдворила: он все повторял: «Ну, еще что-нибудь расскажи!», пока я не сказала открытым текстом, что мне завтра рано вставать.

Потом он пригласил меня в парламент, где я брала у него интервью. Я все еще не подозревала, какие у него далеко идущие планы. И на обратной дороге (он вызвался подвезти меня, нам было по пути) он начал вдруг говорить мне все эти «гадости, которые порядочная женщина не выдержала бы и пяти минут»…

Я еще долго надеялась все-таки, что он пошутил. Стала избегать его, когда он звонил мне по телефону – чтобы он понял, что такие шутки не по мне. Но однажды, когда я сидела на ступеньках лестницы дома и говорила по телефону с Фрэнком (честь ему и хвала, Фрэнк, в отличие от прочих своих ровесников, был настоящим другом и настоящим джентльменом!). в дверь ко мне вдруг постучали. Мне не было видно, кто именно, я попросила Фрэнка подождать и открыла дверь.

На пороге стоял наш озабоченный депутат. С улыбкой до ушей.

– Можно мне войти? – спросил он.

Я до такой степени растерялась при виде этого незванного и нежданного гостя, что у меня вырвалось:

– Думаю, что лучше не надо…

И я захлопнула дверь перед его носом.

Потом он позвонил мне и начал выяснять отношения: почему я так поступила.

– А Вы сами не догадываетесь? – спросила я.

– Нет.

– Ну так слушайте… – и я выдала недогадливому депутату все, что я думаю – и о нем, и о его предложении «страстной любви».

На другом конце трубки воцарилось молчание. А потом он сказал:

– Это недоразумение, я пошутил.

Ха, хороши шуточки! Но я дала ему возможность «спасти лицо».

– Я очень надеюсь, что Вы пошутили!- воскликнула я с ударением на слово «надеюсь». – Я готова извиниться перед Вами, если неверно Вас поняла.

Но мои извинения ему не потребовались. Он был обижен, что «рыбка сорвалась с крючка».

– Больше я не подойду к Вам без свидетелей!- холодно сказал он, с таким видом, словно это мне было нужно, чтобы он ко мне без них подходил. Мне стоило большого труда не засмеяться.

Да, я такая. Скользкая! На удочки не ловлюсь. Если ловилась бы, как некоторые, то тоже, глядишь, уже была бы какой-нибудь «восходящей звездой».

А мне не нужно это такой ценой. Мне нужно уважение за мои деловые и личные, а не постельные качества. Мне вообще не были нужны посты и почести – только чувство, что я занимаюсь полезным делом. Конечно, мне хотелось делать большее, чем только листовки разносить. Но как раз ничего больше делать мне не удавалось. Ревнивые женщины (пусть они прочитают мой рассказ, и им станет стыдно!) даже все время «забывали» сообщить мне, когда будет очередное собрание – чтобы я на него не попала. Можно, оказывается, даже принять человека в партию – и все равно не обращаться с ним как с товарищем. Ирландцы, если кто еще не знал, – изобретатели тактики бойкота. И вместо того, чтобы обсудить вещи в открытую, предпочитают делать гадости исподтишка.

Думаете, я не пыталась что-то с этим сделать? Пыталась. Говорила разным людям, чтобы пристроили меня к любому делу – неважно, какому, лишь бы настоящему и такому, где я могла бы быть полезна. Один сослался на то, что в нашем районе «такие уж республиканцы странные: их три местные группировки, и они все борются между собой», но что я должна в такой ситуации делать, не сказал. Другой пообещал дать мне электронный адрес человека, который помог бы мне найти достойное занятие – и не дал.

Когда я напомнила ему об этом пару раз, тоже по электронке, он упорно молчал. Тогда я, чтобы вызвать хоть какую-то реакцию и удостовериться, что он жив, поинтересовалась у этого молодого человека, а где, собственно, выпускаемый им журнал (на который я подписалась на год, а он прекратил выход после двух номеров) и намекнула, что порядочные редакторы в таких случаях вообще-то возвращают деньги.

Что тут началось! Визг и море крови.

Во-первых, ответ я получила уже через пять минут, хотя до этого он не отвечал на мои письма неделями, Во-вторых, никаких денег он, конечно, возвращать мне не собирался (честно говоря, для меня дело было не в деньгах, а в принципе: обещал что-то сделать – разбейся в лепешку, но сделай. Я же не тянула его за язык насчет того электронного адреса!) . Зато щедро посыпал свое письмо руганью в мой адрес, описывая мне в красках, как, оказывается, «все говорят», что я человек ну просто невозможный.

Конечно, невозможный: пива в баре по кругу на всю компанию не покупаю… от обещаний ожидаю, что их будут исполнять… Кто ж такого будет терпеть-то?

… Между прочим, я очень благодарна теперь тому молодому человеку, что он не дал мне тогда тот злосчастный адрес. Потому, что человек, чей адрес это был, оказался британским шпионом. Уж он-то точно нашел бы, чем мне заняться!…

Про все эти обиды свои я поведала – не называя имен обидчиков – человеку, который мог бы стать самым хорошим моим другом, если бы не возомнил себя кем-то совсем в моей жизни другим…

Дедушка Том – человек поистине замечательный. Он не только читает книги, и у него их есть целый шкаф, но еще и говорит на нескольких языках. А еще это добрейшей души человек, и он был мне всегда искренне симпатичен. С ним у нас было столько общих интересов, что нам всегда было о чем поговорить, и я представляла себе нашу с ним дружбу такой же, как моя дружба с Фрэнком, и гордилась ею. Я никак не ожидала от Тома никаких подвохов. Тем более, что он знал с моих же слов, как я отношусь к ухаживаниям мужчин не моей возрастной категории.

Дедушка Том был женат – и женат очень счастливо. Он так хорошо относился к своей бабушке, что просто сердце радовалось слушать, когда он о ней говорил.

А потом случилась беда. Когда Том был где-то за границей по делам, бабушку его сбил насмерть в западном Белфасте джойрайдер . К слову, его даже до сих пор не посадили за это – да здравствуют британская свобода и демократия!

И у дедушки Тома, как в свое время и у меня, от горя, видимо, стали сдавать нервы. Он был очень-очень одинок. От первого брака у него остались взрослые теперь уже дети, но жили они от него далеко. Первая жена разошлась с ним, к слову, как Алена со мной – из-за того, что он «все время говорил только о политике». «А я даже и не замечал этого за собой»…- искренне удивлялся он.

Когда хоронили его вторую жену, я не смогла заставить себя позвонить ему, потому что совершенно не знаю, что в таких случаях говорить. Словами ведь человека не утешишь. А «бог дал, бог взял», как говорят некоторые католики, или «она теперь на небе»- это вообще не слова, а форменное издевательство. Поэтому я просто послала ему траурную открытку.

– А я так ждал тогда, что ты мне позвонишь… – сказал он мне при случайной нашей встрече через год после этого. – Мне очень помогало, когда люди звонили мне…

Я чистосердечно объяснила ему, почему я не звонила. Потому, что исходила из своего собственного жизненного опыта, а мне от звонков других людей в такой момент было бы только хуже. И мне показалось, что он понял.

«Вот и встретились два одиночества»- поется в известной песне. В известной мере это можно было сказать о нас с ним, только что касается разводимого одиночествами придорожного костра из песни, то каждый из нас вкладывал в этот костер разные дрова. Для меня этот костер был невинным, пионерским, а для дедушки Тома… Очень жаль, что я это слишком поздно поняла.

Тормоза у него совсем отказали, и он после нескольких наших совместных посещений китайского ресторана, где мы вели беседы на лингвистические и политические темы, начал клясться мне в вечной любви.