Он придирчиво осмотрел всех привезённых. Они выглядели измождёнными, глаза некоторых выражали такую печаль, что их нельзя было снимать крупным планом.

«Ладно. В конце концов, это лишь первые шаги», – успокаивал себя Карл.

Через час все были готовы. Громко щёлкнул рубильник, съёмочная площадка залилась светом. Декорации заполнились людьми, облачёнными в яркие одежды индейских жрецов. У многих в ушах были диковинные круглые серьги с торчащими из них длинными стержнями. Некоторые носили на голове чудесные маски ягуаров, оленей и каких-то драконов, кое у кого на голове красовались большие тюрбаны, из которых вздымались высоко вверх невесомые перья райских птиц – ядовито-зелёные, ярко-красные, переливчато-золотистые. Казалось, далёкое прошлое в одно мгновение ожило в павильоне.

Эрхард Хейден зааплодировал, его поддержали остальные гости.

– Спасибо, – буркнул Карл недовольным голосом, но в душе его шевельнулось некое подобие удовлетворения. Уж если эти избалованные, разжиревшие, привыкшие к самым пышным балам и маскарадам люди восхитились увиденным, значит, ему, штандартенфюреру Рейтеру, есть чем гордиться. «Даже эти безмозглые тупицы потрясены…» Он опять взял рупор и обратился к гостям: – Хочу обратить ваше внимание: всё здесь настоящее, тут нет бутафорских костюмов, слепленных из ваты, нет масок из папье-маше. Это настоящие маски, привезённые из тех самых мест, это подлинные головные уборы юкатанских туземцев, подлинные нагрудные украшения из золота, серебра и обсидиана, древние обручи, бусы, серьги. Институт собрал уникальнейшую коллекцию, равной которой нет в мире! Вам посчастливилось сегодня увидеть то, что скрыто от глаз остального человечества и что послужит через несколько минут красочным реконструкциям древних обрядов. – В его голосе звучало нескрываемое торжество, затем он набрал побольше воздуха и рявкнул: – А теперь прошу всех замолчать!

Он осмотрел павильон, по периметру которого выстроились автоматчики, и кивнул.

– Герда, – позвал он, – начнём с ягуара.

В каменных курильнях зажёгся огонь, кверху потянулся коричневый дым. Режиссёр снова и снова объяснял переодетым заключённым их задачи: кому где стоять, кому как вести себя. Боливийцы и мексиканцы индейской внешности были предназначены для съёмок крупным планом.

За стеной раздался громкий визг и рычание, хлопнул выстрел, и в павильон вошли два эсэсовца, таща за собой застреленного ягуара. Они забросили его на жертвенный камень, и обученный «жрец» из числа эсэсовцев занял своё место.

– Приготовились! Мотор! Начали!

Застрекотали кинокамеры. В считанные минуты труп хищной кошки был вскрыт, а её горячее сердце вытащено наружу и брошено на отшлифованный камень.

– Теперь пусть это повторит боливиец, – распорядился Рейтер. – Переведите ему, что ему надо лишь достать сердце ягуара, резать уже ничего не нужно…

Когда сцена была отснята, Карл, не давая никому опомниться, взмахнул рукой:

– Дальше, дальше! Снимаем без остановки! Если кто заупрямится, сразу открывайте огонь!

Из-за декорации выскочили два полуголых эсэсовца, с ног до головы вымазанные белой краской, в длинных, красиво расшитых набедренных повязках, в коротких наплечных накидках, в масках драконов, закрывавших лица. Они привычно схватили одного из мексиканцев, раздетого догола, подтащили его к жертвеннику и опрокинули на спину. Никто не успел сообразить, что происходит, как появившийся возле алтаря «жрец» в огромном головном уборе из перьев райских птиц занёс обеими руками обсидиановый нож и вонзил его в выгнувшуюся грудь жертвы. Стоявшие вокруг статисты-заключённые вздрогнули, вскрикнули, колыхнулись, будто всем им в лицо разом ударила невидимая волна. Но «жрец» не обратил внимания на их животный испуг и ловко, хорошо натренированными движениями вырвал мексиканцу сердце.

Только теперь столпившиеся в декорациях люди попятились и истошно закричали.

– Молчать! – заорал Рейтер. – Всем молчать! Не двигаться!

Раздалось несколько автоматных очередей, пули просвистели над головами статистов. Все повалились на пол, прячась друг за друга.

– Встать, сволочи! Немедленно подняться на ноги! Запомните, что сегодня здесь погибнут ещё двое-трое, но остальные будут жить и получат хорошую кормёжку. Ясно, скоты вонючие? Но кто будет упрямиться и портить мне съёмку, того пристрелим на месте. Или вот так же на камне выпотрошим.

Рейтер краем глаза взглянул на зрителей. Некоторые женщины побледнели, но все смотрели, никто не отвернулся, все были лихорадочно возбуждены.

– Сцена со стрелами! Живо! Не мешкать! Делаем всё, как запланировано!

Застрекотали камеры, наряженные в пышные одежды помощники выволокли кого-то из толпы мексиканцев и потащили к столбу, вертикально закреплённому посреди каменной площадки. Рейтер протянул рупор стоявшему рядом эсэсовцу:

– Руководите этими псами пожёстче.

– Всем вести себя спокойно! – рявкнул голос из металлического конуса рупора. – Массовка не сходит с места, можете шевелиться, но не вздумайте рыдать и визжать!

Пять эсэсовцев, одетых в пышные туземные костюмы, с луками в руках протолкнулись сквозь статистов и выстроились в ряд в нескольких шагах от столба, к которому только что привязали мексиканца. Кто-то из «жреческого» состава величественно двигаясь, приблизился к несчастному и рукой, выпачканной в белой краске, намалевал грубый круг на левой груди. Мексиканец стал дёргаться, молить о пощаде, но никто на его выкрики не реагировал. Массовка застыла в ужасе, боясь шевельнуться и вызвать на себя гнев эсэсовцев.

– Лучники, начали!

Стрелы упёрлись в тетиву, луки, скрипнув, выгнулись.

– Пускайте!

Секундой позже стрелы впились в грудь жертвы. Кровь потекла поверх белой краски. Мексиканец дёрнулся, запрокинул голову и обмяк, повиснув на верёвках. Лучники сделали ещё выстрел, ещё и ещё. Они пускали стрелы до тех пор, пока грудь жертвы не стала похожей на ощетинившуюся жёсткими иглами спину дикобраза. А камеры продолжали стрекотать, снимая крупный план вонзившихся стрел, лицо жертвы, перекошенные ужасом физиономии статистов, общие и средние планы всей сцены. Наконец прозвучала команда: «Снято».

– Давайте ещё дубль, – решил Рейтер.

Он обошёл в сопровождении режиссёра всех операторов и в который раз обсудил с ними ракурсы, крупность кадра и общие задачи, поставленные перед каждым.

– Не беспокойтесь, штандартенфюрер, мы знаем свою работу. В лагерях приходится снимать абы как, а тут просто идеальные условия, – сказал один.

Когда к столбу потащили вторую жертву, несколько цыган вцепились друг в друга, не желая расставаться, громко заплакали, подняли вой.

– Пристрелите этих! – гаркнул Рейтер, побледнев.

Тут же раздалось несколько коротких очередей, два цыгана ткнулись лицом в пол, под ними быстро расплылись кровавые лужи.

– Герда, что ты стоишь? Помечай же, кого и при каких обстоятельствах мы были вынуждены прикончить. Работай! Шевелись, чёрт возьми!

Карл Рейтер нервничал, это видели все, и из-за этого он дёргался ещё больше. Эсэсовцы из группы обслуживания взяли за ноги убитых и выволокли их из павильона…

Когда сцена была снята ещё раз, Рейтер объявил перерыв. Два человека с подносами разнесли вино.

– Карл, – позвал Хейден, – что вы так переживаете, дружище? Всё у вас хорошо. Дамы просто в восхищении.

Рейтер молча кивнул.

– Что на очереди? – полюбопытствовал Хейден.

– После перерыва мы будем снимать сцену приношения мужчинами крайней плоти в жертву идолам.

– Что же они, эти туземцы, обрезали себя, как евреи?

– Это не обрезание…

– Послушайте, Карл, расскажите всем, чтобы было понятнее. Друзья, штандартенфюрер Рейтер сейчас введёт вас в курс дела. Следующая сцена не так проста, как кажется. Особенно она должна понравиться нашим милым дамам.

Рейтер скрипнул зубами. «Настоящий осёл. Всё превращает в балаган». Но он ничего не сказал, только натянуто улыбнулся.

– Американские дикари придавали большое значение крови, – начал он. – Церемония, которую мы будем сейчас реконструировать, зафиксирована в испанских хрониках, но никто не знает теперь наверняка, как она проходила. Мы будем снимать дубль за дублем, чтобы получить максимум удачных и правдоподобных кадров. Это всё-таки не смерть у столба или на алтаре, там не нужно ничего уметь, там просто расстаёшься с жизнью, а тут… Как вы понимаете, никто из задействованных в сцене не умеет делать этого, многие будут упрямиться, сопротивляться…