Глава 20

В маленькой гостиной, где барон фон Малхин имел обыкновение пить свой послеобеденный кофе и читать газеты, я наткнулся на Федерико и князя Праксатина. Они сидели за карточным столом. При моем появлении Праксатин приветливо и несколько рассеянно кивнул мне головой и больше не обращал на меня никакого внимания. Федерико же следил за мной поверх карт испытующим и настороженным взглядом. Он знал, что я возвращаюсь из дома лесничего. Обычно я приносил ему свежие новости о маленькой Эльзе, по большей части заключавшиеся в том, что здоровье ее улучшается и что она опять справлялась о нем. На этот раз я промолчал. Я вспомнил, что собирался посоветовать барону отправить ребенка на юг, но теперь это казалось мне не столько необходимым медицинским мероприятием, сколько гнусным предательством по отношению к Федерико. Под взглядом этих огромных и синих, как ирис, глаз, вопросительно уставившихся на меня, я почувствовал себя неуверенно. Мне было неловко встречаться с мальчиком взглядом, а потому я сделал вид, будто с интересом слежу за карточной игрой.

Не знаю, в какую игру они играли, но только я скоро заметил, что она принимает явно нежелательный для русского оборот – тот выглядел чрезвычайно раздосадованным и сопровождал партию злобными восклицаниями на русском и немецком языках.

В конце концов он бросил карты на стол.

– Ничего не понимаю! – воскликнул он. – Еще вчера вы, Федерико, не были в состоянии выиграть у меня и одной партии, а сегодня вдруг сделались мастером. Вы играете на совершенно другом уровне. Вы применяете такие приемы и трюки, которых я вам не мог показать, потому что сам их не знаю. Дошло до того, что я был вынужден вернуть вам долговую расписку, которую вы мне вчера выдали. Тут что-то не так. Да не смотрите вы на доктора, Федерико, а лучше поглядите мне в глаза и скажите честно и откровенно, кто вас научил этим трюкам?

– Никто меня не обучал никаким трюкам, – ответил Федерико. – Просто ночью я думал о том, как мне надлежит играть, чтобы одержать верх над вами.

– Ах, так вы думали ночью! – воскликнул русский с возмущением. – Вы не имеете права обдумывать игры по ночам! Так вы получаете недозволенный шанс. Посмотрите-ка на него! Лиса притворяется, что спит, а на самом деле вовсю считает курочек! Среди джентльменов не принято обдумывать по ночам игру и тайком сочинять всякие трюки.

– Я не знал этого, – сказал Федерико.

– Только не подумайте, доктор, – сказал Праксатин, тасуя карты и сдавая их заново, – что я играю с Федерико ради своего собственного удовольствия, чтобы убить время или даже выиграть деньги. Такое предположение, доктор, было бы совершенно ошибочным. Я возложил на себя задачу сформировать его дух, развить его ум, подготовить его к тем великим проблемам, которые одни только и могут удовлетворить настоящего мыслителя. Видите ли, доктор, я отличаюсь немалой склонностью к философствованию и беспрестанно размышляю о самых фундаментальных вопросах мироустройства – например, о пределах безграничного пространства… День и ночь занимает меня эта проблема. Но прежде чем приступить к непосредственному осуществлению моей задачи, я должен посвятить Федерико в законы логического мышления вообще. Этой цели и служит карточная игра. Я ежедневно играю с ним и трачу на это немало времени. При этом я, конечно, преследую определенную воспитательную задачу. Я стараюсь сделать так, чтобы игра надоела Федерико… Через какой-нибудь год он не захочет больше и смотреть на карты. Таким образом я прививаю ему отвращение к карточной игре и предохраняю от опасностей, которых мне самому не всегда удавалось избежать. Когда я подумаю о своей прошлой жизни, мною овладевает грусть. Все утраченное можно обрести вновь – но напрасно потерянное время вернуть невозможно. С этими упражнениями я сочетаю также практику во французском языке…

Он стасовал карты и сказал Федерико:

– Mais vous etes les nuages, mon cher. A quoi songez-vous? Prenes vous cartes s il vous plait! Vous etes le premier a jouer[76].

Федерико поднял карты, но тотчас же опять положил их на стол. А потом посмотрел на меня.

– Доктор, мне кажется, что вы хотите мне что-то сказать…

Я отрицательно покачал головой.

– …или утаить от меня. Да, да, у вас именно такой вид. Вы что-то скрываете.

Его испытующие глаза повергли меня в смущение.

– Я думал, что еще не время, – сказал я, – и хотел поговорить с вами завтра. Но раз вы столь настойчивы… Дело в том, что я считаю необходимым, чтобы маленькая Эльза…

Он словно угадал, что я намерен ему сообщить. Выражение напряженного ожидания сменилось на его лице выражением ненависти – такой дикой и необузданной ненависти, какую мне до сих пор не доводилось видеть ни у одного человека. Мною овладел самый настоящий страх, и я дрогнул перед его взглядом.

– Я не считаю больше необходимым, – поправился я, – содержать маленькую Эльзу в изоляции от всего остального мира. Я не имею ничего против того, чтобы вы ее навестили.

Он посмотрел на меня – сначала недоверчиво, потом изумленно и растерянно, а еще потом открыто и ликующе.

– Мне можно пойти к ней? Вы разрешаете? А я-то считал вас своим врагом. Так значит, вы возвращаете мне мое слово? Благодарю вас! Дайте мне вашу руку! От всей души благодарю вас! Я сейчас же помчусь к ней.

– Не ходите туда хотя бы сегодня, – попросил я. – Она сейчас спит. Вы разбудите ее.

– Не разбужу, не беспокойтесь. Я тихонько войду в комнату и так же тихонько выйду. Я даже дыхание затаю. Я хочу всего лишь разочек взглянуть на нее.

И вдруг по его лицу скользнула тень.

– Надеюсь, вы не скажете отцу, что я пошел к ней?

– Я не выдам вас.

– Вы знаете, если отец узнает об этом… Однажды он грозился отправить ее в Швейцарию или Англию. Я не смогу жить без нее.

– А, еще как смогли бы! – пробормотал Праксатин. – Я нисколько не сомневаюсь в этом.

– Ваш отец ничего не узнает, – пообещал я, мысленно отказавшись от своего первоначального намерения отослать больную девочку на юг. «Она и здесь поправится, – уговаривал я себя для успокоения совести. – Может быть, как раз лесной воздух и окажется для нее полезным, а через несколько недель уже наступит весна».

Федерико обратился к русскому:

– Аркадий Федорович, я ухожу. Вы слышали – доктор вернул мне мое слово. Будьте здоровы! Мне очень жаль, что я вас разозлил. Завтра мы сыграем с вами матч-реванш.

Он вышел из комнаты. Русский с недовольной миной посмотрел ему вслед, а затем набросился на меня с упреками:

– И надо же было вам сказать ему об этом в самый разгар игры! Неужели вы не могли немного подождать? Что же мне теперь делать? Чем заняться? Ничем. Решительно ничем. Сейчас всего лишь восемь часов, так что мне не остается ничего другого, как отправиться вниз и позаботиться о гостях.

Вернувшись в приемную, я застал в ней Бибиш. Она была одна.

Едва завидев меня, она вскочила с кресла, подбежала ко мне и характерным для нее движением схватила меня за руки повыше кистей.

– Где ты был? – воскликнула она. – Я тебя везде искала – вот уже несколько часов! Все кончено. Слышишь? Мы закончили нашу работу. Бог знает, сколько дней я тебя не видела… Думал ли ты обо мне все это время?

Пожалуй, ты больше и не интересуешься мною… Ну, чего же ты сейчас-то ждешь?

– Ты не откажешь мне в небольшом поцелуе?

– О, вы чрезвычайно обходительны, милостивый государь! Ладно уж, один раз тебе разрешается меня поцеловать. Он ушел вниз, но мы с ним скоро помиримся.

Я не сразу понял, что она говорила о бароне фон Малхине.

– Мы с ним повздорили. Чрезвычайно серьезный получился спор.

– Да с кем же?

– Как с кем? С бароном, конечно. По поводу нашего одурманивающего яда. Он настаивал на том, что мы с ним не должны принимать его. «Мы вожди, – сказал он, – и должны стоять над событиями. Наша задача – направлять их, а не быть вовлеченными в их водоворот». Вот по этому поводу мы и повздорили. Я сказала, что вождь должен чувствовать в унисон с толпой, он должен думать ее мыслями. Одним словом, я не смогла убедить его, а он не смог убедить меня. Когда мы расстались, у него было ужасное настроение.