— Мне никто ничего не говорит, — обиженно вздохнув, произнес он, — но, думаю, это Благословение Свыше. Вы ведь так считаете?
— Конечно, считаю, — проговорил его высочество своим резковатым голосом, тоном, не допускающим сомнений. Однако он стал относиться к этому с гораздо меньшим энтузиазмом, когда новоявленные любовники исчезли на несколько недель. Поговаривали, будто они тайно сбежали в Италию.
Принц не терпел одиночества и жить не мог без привычной ежедневной порции придворных сплетен, он скучал по ним сильнее всех. Дальше — больше, как бы пополняя список неожиданностей, Констанс решила, что забеременела. Это заставило их задуматься о будущем, пересмотреть привычные представления о жизни и привычный уклад. Это были приятные переживания. Ни он, ни она и помыслить не могли, что такое возможно, хотя и не предпринимали ничего, чтобы этого избежать. Блэнфорд был и счастлив, и напуган, и уже начал беспокоиться, что из него получится не лучший отец и муж.
— По-твоему, мужчина годен лишь на то, чтобы зевать и листать справочник с христианскими именами? Неужели ты не можешь поручить мне что-нибудь более полезное?
Но Констанс лишь умиляли его бестолковость и эти приступы энтузиазма. В глубине души она понимала, что подобные крупные перемены могут оказать на него самое благотворное действие!
Когда, просыпаясь, он обнаруживал себя в ее объятиях, то с удивлением вспоминал свое прежнее одиночество: почему он раньше не думал о том, какое это счастье — блаженство любви, как пронзительно-прекрасно ощущение того, что и тебя тоже любят? Он даже немного досадовал на себя за это удивление, которое пристало разве что подростку, впервые познававшему любовь, нежность, страсть. Он снова и снова ощущал голод и желание, и после того как ее любовь изливалась на него, так сказать, заново оживал, как природа после дождя. В ту пору у Сатклиффа был слегка обиженный вид, возможно, он убеждал себя в том, что «зелен виноград», хотя прежде никогда не признавался в своих чувствах к Констанс? А иначе как можно объяснить его тогдашнее состояние? Все еще появлялись разрозненные странички из записных книжек, которые добавляли красок растущей горке obiter dicta.[137] В один прекрасный день эту горку рассортируют, и она станет — пока еще предполагаемым — романом. Он заявил, что придумал «экстра-брачный бисквит» и не крошащийся хлеб, не говоря уже об искусственном члене под названием Вознаграждение; у него были крылышки и хоботок, которые усиливали сокращения матки, благодаря системе одновременного воздействия. Это был триумф технической мысли! Вслушайтесь в музыку сфер — дробь, отбиваемую яичками Геракла.
— Хватит! — завопил Блэнфорд. — Ради всего святого, хватит!
Как только установилась летняя погода, начали действовать вновь созданные трибуналы, которые рассматривали военные преступления, и вскоре должно было решиться, виноват Смиргел или не виноват. Пока все еще было, как в тумане — сплошные предположения и ложные свидетельства. Шел поиск героев и козлов отпущения. Двое консультантов по правовым вопросам были на стороне Смиргела, так как принц подыскал им местечки в компании, занимавшейся сокровищами, и обещал некую долю от найденных Ценностей. Он так ловко все провернул, что можно было подумать, будто немец достоин по меньшей мере британского ордена за отличную боевую службу или французского военного креста. Надо ли удивляться, что его дело развалилось из-за «отсутствия доказательств». Тем временем суды охотно публиковали данные о погибших и пострадавших, и было очевидно, что нацисты нанесли огромный урон Провансу. Из шестисот тысяч человек, угнанных в Германию, не вернулись шестьдесят тысяч, пятнадцать тысяч человек были расстреляны или обезглавлены, шестьдесят тысяч заболели туберкулезом… Но решение трибунала относительно Смиргела было, тем не менее, вполне лояльным, оно звучало, как музыка, для ушей лорда Галена, ибо теперь ничто не мешало приступить к поиску сокровищ. Компания начала готовиться к разработке недр.
Однако внезапно возникли непредвиденные препятствия, в частности, поползли слухи о находке — произошла утечка информации. Возможно, из-за якобы случайной оплошности самого Смиргела? Во всяком случае, отцы города Авиньона и его власти недвусмысленно дали понять, что хотят быть в курсе дела и что все найденные сокровища сначала должны быть предъявлены директору музея и главе мэрии.
— Теперь сохранить все в тайне не получится, но, может быть, сумеем ограничиться подкупом пары чиновников? — спросил принц, стараясь не показывать своего разочарования. — Но с этим не будем торопиться. Вдруг там нет никаких сокровищ, а если даже есть, то совсем мало.
С лица лорда Галена не сходило тоскливо-испуганное выражение. Как бы то ни было, Смиргелу оставалось только дождаться заветного документа, который должен был удостоверить его невиновность, и тогда он сможет предъявить карту и повести всех на штурм пещер.
— Нам не стоит вести себя, как собака на сене, по крайней мере, на первом этапе. В конце концов, это же грандиозное историческое событие. Сославшись на французские законы, нам могут вообще запретить что-либо делать — приплетут сюда интересы Лувра. Но пока чиновники еще как следует не раскачались. Подкормив кое-кого из них, мы можем заставить их заявить, например, что находка наша не представляет особого интереса ни для историков, ни для искусствоведов.
Было очевидно, что время просвещенного эгоизма миновало, и все хотели немедленно стать миллионерами! Однако то и дело возникали всякие трудности.
— Вы уверены в bona fides вашей карты? Я давно хотел спросить вас об этом, — сказал лорд Гален.
Откашлявшись, Смиргел энергично закивал головой.
— В конце концов, это же логично, что Шульц сохранил копию, ведь с ней он мог в любое время вернуться и вынести сокровища. Вас что-то не устраивает? Я не понимаю. Для чего ему фальшивая карта?
И правда, не было никакого смысла хранить фальшивую карту. Этого просто не могло быть! Поэтому, полные оптимизма, они расстались на те несколько дней, пока Смиргелу выправляли документ о реабилитации. А после оставалось лишь побыстрее оформить договор с самим Смиргелом. Очень кстати удалось обнаружить и Катрфажа — его познания были просто бесценны, это понимали все. Доктор Журден постоянно его опекал, и через него Катрфажу было сделано предложение снова поработать на принца и на Галена. Надо сказать, Катрфаж сильно постарел и стал совсем седым. Тем не менее, он смог восстановить подавляющую часть документов, касавшихся тамплиеров, и рассчитывал завершить свои изыскания, написав о них большое эссе.
Раз или два, по-видимому, чтобы раздразнить аппетит своих компаньонов, Смиргел приводил их ко входу в большой грот, который был закрыт для публики и огорожен деревянным забором с надписями «Опасно» и «Défence d'entrer».[138] Они бесцельно бродили кругом, обсуждая способы проникновения внутрь и втайне надеясь, что немец отдаст им знаменитую карту. Но тот все медлил, не поддаваясь на уговоры, все ждал документов из трибунала. Тем временем случилось еще одно взбудораживавшее всех событие: Катрфаж нашел в Авиньоне цыгана, который собственными глазами видел сокровище, когда случайно забрел в пещеру. Он сказал, что дверь, которую Смиргел якобы надежно закрыл, теперь опять открыта, и зайти в пещеру может любой желающий. Он сам, во всяком случае, заходил и видел массивные дубовые сундуки, набитые драгоценными камнями и всевозможными украшениями. Себе он взял один рубин, который прикрепил к ноздре. Уже потом он узнал, какой подвергался опасности, и страшно перепугался. И больше не пытался проникнуть внутрь, поскольку у него не было ни карты, ни каких-либо иных подсказок. Теперь, конечно же… Несмотря не то, что признание звучало убедительно, сам цыган не внушал доверия, так как слишком уж пылко, почти истерично все это излагал. Невольно возникла мысль: не придумал ли он это, чтобы немного подзаработать?