Через несколько дней Адам и Том действительно приехали. Они прибыли около полудня, когда горизонт уже начал расплываться в знойной дымке. Я сидела вместе с Джоном Лангли на веранде в затененной части дома, как вдруг до нас донеслись звуки Розиного голоса.

– Это Адам!.. Адам!..

Я сразу же вспомнила Эврику, где она точно так же возвещала о прибытии из Мельбурна Адама и Ларри. В ее возгласе была та же радость, та же властная интонация, означавшая, что прежде всего он приехал именно к ней.

Когда мы обошли веранду кругом, она уже бежала к нему навстречу, освещенная полуденным солнцем. Роза вела себя так, будто Адам приехал один, а между тем их лошади шли почти вплотную друг к другу. Я видела, как ее руки невольно потянулись к Адаму, и только окрик Джона Лангли заставил их остановиться на полпути.

– Добро пожаловать, Адам… Том. Как вы доехали? Роза так и застыла с протянутыми руками. Она не могла слышать, как шумно и поспешно Джон Лангли набрал воздуха, чтобы выкрикнуть это, но в его интонации она уловила команду, явно рассчитанную на нее. Кажется, сейчас он впервые осознал, какая опасность поджидала нас всех теперь. Но Роза тем временем вернулась на грешную землю; медленно опустив руки, она подошла к всадникам со стороны Тома, встала на цыпочки и покорно подставила ему щеку для поцелуя. Он склонился к ней, продолжая сидеть в седле. Она не произнесла никаких слов приветствия – только натянуто улыбнулась.

После обеда я занималась в саду с Анной; она уже выучилась ползать и даже пыталась встать на ножки. Ее длинная неуклюжая юбка вся перепачкалась в пыли, когда она ползала в траве, исследуя клумбы. Я взяла ее на руки и решила спуститься к розарию, где была похоронена жена Джона Лангли, то есть ее бабушка. Наклонив ее голову к самому цветку, чтобы она полнее ощутила его теплый нежный запах, я пронаблюдала за удивленным и восторженным выражением ее лица.

– Эмм… Эмм-м… – протянула она.

И, обхватив меня руками за шею, засмеялась. Она училась говорить, и мое имя стало, кажется, ее первым словом.

Играя с ней на веранде, я слышала, как в гостиной Адам и Джон Лангли обсуждают предстоящее плавание, хотя до меня доносились лишь их невнятные голоса. Конечно, мне хотелось бы посидеть с ними, но я понимала, что для них недопустимо приглашать женщину говорить о делах. Через некоторое время Анна захотела спать, и я отнесла ее наверх и уложила в кроватку. Целуя ее перед сном, я уловила пряный запах розовых лепестков, которые она долго мяла в руках, после того как оборвала их с цветка. Уснула она мгновенно и спокойно. Анна была прекрасным ребенком – странно, что у Розы могло родиться такое мирное и ласковое дитя.

Я решила побыть немного с ней в комнате. Было так тихо, так безветренно, что от окна, где я стояла, мне было слышно ее ровное дыхание. Это была та самая высасывающая тишина, которую больше всего ненавидела Роза и которую я сама почему-то начинала любить. Передо мной за окном открывался необозримый простор земель, принадлежавших Лангли, – им просто не было конца и края, и только строгий английский сад, лежащий прямо под окнами, напоминал, что все в этом мире имеет границы. Глядя на эти бескрайние пространства, я начинала понимать, почему Джон Лангли провел здесь время своей любви.

Теперь их голоса звучали прямо внизу. Джон Лангли и Адам направлялись в розарий. Старик надел широкополую шляпу от солнца, а Адам пошел с непокрытой головой. Их шаги попадали в такт, наверное, потому, что они были одного роста – оба высокие. Они шли, склонив головы друг к другу, чтобы лучше слышать, одинаково заложив руки за спину, и были удивительно похожи, чего я раньше никогда не замечала. Глаза мои остановились на Адаме, и я сказала себе, что сейчас, в новой для нас обстановке, вдалеке от дома на Лангли-Лейн, между нами должно быть все по-другому. Наконец-то после долгих томительных месяцев, когда я ни на минуту не могла забыть об утраченном ребенке, я хоть немного оттаяла, как будто эти последние несколько недель снова вдохнули в меня жизнь. Подтверждение этому я заметила во взгляде Пэта и остро почувствовала во время долгих бесед с Джоном Лангли. Кажется, я пережила свое горе и теперь была готова бороться за счастье с новой силой. Мне захотелось отдать себя – как женщину, как жену. Я пожила немного с чужим ребенком, и мне захотелось иметь свое дитя. И своего мужа; я сказала себе, что Адам опять будет мой – весь и без остатка, и это произойдет обязательно здесь, в Лангли-Даунз. Он будет мой даже просто назло Розе. Еще никогда я не чувствовала себя такой уверенной.

Глядя на идущего Адама, я забыла, что стою у окна, что вокруг меня застыла послеполуденная тишина; в глазах у меня замелькали какие-то яркие всполохи, после чего я уже не могла больше сдерживать переполнявшие меня чувства.

– Я люблю тебя, Адам! – проговорила я вслух.

Нахлынувшая на меня волна облегчения и радости казалась мне столь мощной, что я думала, она непременно достигнет и Адама, заставив его обернуться и помахать мне рукой. Но этого не случилось; они продолжали идти, и низкий звук их голосов был таким же мерным, как дыхание спящего ребенка за моей спиной.

Сначала я не прислушивалась к разговору в соседней комнате, когда лежала вечером в своей спальне и ждала Адама. Он должен был вскоре закончить дела в кабинете у Джона Лангли и подняться ко мне наверх. Я ждала его терпеливо, все еще полная надежды, вдруг охватившей меня сегодня в комнате Анны, и не переставая думала о нем, зная, что через несколько минут мы уже будем вместе. Однако постепенно я осознала, что какой-то посторонний звук все время отвлекает меня от приятных мыслей; это были голоса, и их резкие интонации и тембр все сильнее били мне по ушам. Мое окно, как и окна всех спален в этом доме, выходило на веранду второго яруса; по соседству от меня располагалась спальня Розы. В теплые ночи окна наших комнат были постоянно распахнуты настежь – это был единственный способ спастись от духоты. До этого времени каждая из нас занимала свою отдельную комнату, и до меня долетали лишь обрывки песен, которые она напевала, но сейчас с нею был Том, и разговор у них шел явно на повышенных тонах. Я поняла, что уже невозможно остановить их семейную ссору, и слышала каждый ее звук.

– … и почему ты не можешь быть такой же, как другие женщины?

– Другие? Какое мне до них дело?

– Да уж, наверное, никакого. Это-то и ужасно! Другие женщины были бы счастливы на твоем месте… ребенок, дом – что еще надо? А ты? Ну почему тебе нужно все время бросать нас и куда-то сбегать? Все эти посещения Пэта у Мэта Суини не более чем предлог, такой же, какие ты придумывала в Мельбурне, чтобы встречаться с этой свиньей Чарли Гринли.

– Господи, Том, неужели ты не понимаешь, что я просто не могу проводить целый день за шитьем и чтением? Я создана совсем не для этого. Я…

– Знаем мы, для чего ты создана! – Он со стуком задвинул ящик комода. – Тебе нужны мужчины, да-да, Роза! Вот и весь твой интерес. Мужчины и мужчины… А мужа тебе не хватает.

– Это ты-то – муж? – презрительно сказала она, после чего раздался ее издевательский смешок, заставивший меня содрогнуться, да, наверное, и самого Тома.

Я зарылась головой в подушку и попыталась заткнуть уши простыней. Я сделала это даже не потому, что устыдилась того, что подслушиваю, а просто чтобы не слышать их возбужденных упрекающих голосов. Но звуки все равно проползали в мое сознание, и было невозможно от них избавиться.

– Другого мужа у тебя нет. Так что уж извини, – сказал Том. – И когда-нибудь ты это поймешь, Роза. Рано или поздно ты все поймешь. Не получится у тебя иметь то, чего ты хочешь. Когда-нибудь тебе все равно придется довольствоваться тем, что есть.

– Не понимаю, про что это ты! – раздраженно сказала она.

– Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Вернее, о ком. Я имею в виду Адама.

Услышав это имя, я так и подскочила на кровати и сразу же навострила уши, чтобы дальше не пропустить ни слова.