Остальные корабли охранения пришли в полное замешательство после такого поворота событий, а указание их бывшего старшего офицера было им совершенно непонятно. Эскадренный танкер «Олдерсдейл», имевший на борту 8000 тонн мазута для пополнения запасов кораблей охранения, попытался связаться с Брумом с помощью сигнального фонаря, когда эсминцы проходили мимо; капитан танкера Хобсон хотел узнать, возвращаться ли ему в Англию или же «рассредоточиться», как и другим судам конвоя. Капитан 3 ранга Брум не удостоил его ответом.

Лейтенант Грэдуэлл, командир вооруженного траулера «Айршир», припомнил слова Гамильтона, сказанные им на инструктаже командиров кораблей охранения неделю назад. Значение их сводилось к следующему: конвой вполне может оказаться первопричиной других действий флота, «возможно, подобных Ютландскому бою».

Увидев устремившиеся на запад крейсера, Грэдуэлл пришел к единственно возможному, по его мнению, заключению. Он считал, что вскоре на горизонте появится «Тирпиц», и поэтому приказал своему экипажу принайтовить все имеющиеся глубинные бомбы к пустым топливным бочкам. Его план заключался в том, чтобы набросать эти бочки на пути линейного корабля, если он сможет приблизиться к нему на достаточно малую дистанцию, затем подставить «Айршир» прямо под нос линкора и взорвать траулер в момент столкновения с гигантом. Командир корабля ПВО «Паломарес» вызвал экипаж наверх и объяснил подчиненным, что, как только «Тирпиц» появится на горизонте, «Паломарес» и два присоединившихся к нему сторожевых корабля будут действовать «как крейсер и два эсминца», то есть пойдут прямо на противника и завяжут с ним бой, чтобы дать судам конвоя возможность скрыться. Затем командир «Паломареса» разрешил всем, не стоящим на вахте, воспользоваться передышкой и поспать, пока возможно.

Не объяснялось ли решение первого морского лорда об отводе крейсеров, хотя бы частично, тем, что половину подвергавшейся опасности эскадры составляли американские корабли? Уинстон Черчилль выдвигает это объяснение в своих послевоенных мемуарах, опубликованных впервые в 1950 году газетой «Дейли телеграф». В архивах ВМС нет документов, подтверждающих эту версию. Фактически автором той части мемуаров, в которой описывается трагедия конвоя PQ.17, является капитан 1 ранга Аллен, один из многих авторов, помогавших бывшему премьер-министру в его монументальной работе. Аллен сообщил мне, что это неправдоподобное объяснение действий Паунда былр вписано в мемуары собственной рукой Черчилля, поскольку «он пытался найти отправдания для своего старого друга». Историки утверждают, что при удобном случае, Черчилль имел обыкновение изобретать такие оправдывающие обстоятельства с целью смягчения ошибок своих протеже.

Однако, вопреки утверждениям официального историка,[22] Черчилль в то время не знал, что фатальное решение о рассредоточении конвоя фактически было принято сэром Дадли Паундом. Аллен рассказал мне: «Когда однажды утром в 1949 году я сказал ему <Черчиллю>, что в результате просмотра некоторых официальных документов, а также из бесед с офицерами морского штаба мне стало ясно, что за решения относительно конвоя PQ.17 ответствен Паунд, я увидел на его лице боль и огорчение: он, оказывается, не знал об этом». В мемуарах Черчилля Аллен написал:

«Секретность приказов, посылаемых с ведома первого морского лорда, настолько строго охранялась адмиралтейством, что о действительно имевших место фактах мне стало известно только после войны».

Как бы будущие историки ни истолковали их, влияние приказов адмиралтейства на события в Баренцевом море было абсолютно необратимым. Вскоре после этих событий контр-адмирал Гамильтон писал адмиралу Тови: «Хотя я никоим образом не стремился к бою с „Тирпицем“, казалось весьма вероятным, что мне не удастся избежать его. Очевидно, „Кеппел“ оценил обстановку так же; переданные им намерения, как и одобрение мною идеи присоединения эсминцев сил охранения к крейсерам, основывались исключительно на этой оценке. Рассредоточение конвоя в водах, кишащих немецкими подводными лодками и доступных авиации противника, могло означать только одно: непосредственную угрозу атаки надводных кораблей противника. В этих условиях казалось бесспорным, что эсминцам гораздо целесообразнее быть рядом с теми силами, которым угрожала такая атака, а не следовать рассредоточенными вместе с судами конвоя».

Гамильтон указал далее на то, что он позаботился, чтобы с конвоем остались двенадцать противолодочных кораблей, несмотря на предложение Брума об отзыве их: «Решение о присоединении к своим силам эсминцев я принял без малейших колебаний».

Адмирал Тови четко заявил в своем докладе адмиралтейству, что, по его мнению, и Гамильтон, и Брум действовали неблагоразумно: «Формулировки радиограмм с приказом крейсерским силам отойти, а конвою рассредоточиться были таковы, что командующий силами ближнего прикрытия Гамильтон имел все основания прийти к заключению, что атака „Тирпица“ неизбежна», — согласился Тови. Он добавил, что в этих условиях действия Гамильтона, приказавшего эсминцам охранения конвоя присоединиться к крейсерам, он, Тови, считает правильными. «Однако, отойдя от конвоя и не получив дальнейшей информации, подтверждающей впечатление, что „Тирпиц“ находится в непосредственной близости, Гамильтон, как я полагаю, должен был отпустить эсминцы и дать им указание присоединиться к конвою. Их роль в борьбе с подводными лодками, даже в условиях, когда суда рассредоточены, была бы существенной, и если бы появились линейные корабли противника, эсминцы могли бы причинить им существенный урон и беспокойство, особенно в условиях плохой видимости».

Черчилль также отразил эту критику в своих мемуарах: «…к сожалению, — пишет он, — эсминцы из сил охранения конвоя тоже отошли». Капитан 3 ранга Брум, удрученный и встревоженный возможными подозрениями, что он так или иначе виновен в этом, написал в ответ: «Это заявление способно создать впечатление, что миноносные силы находились перед свободным выбором: остаться с конвоем или отойти с крейсерами. Отход эсминцев, находившихся под моим командованием, вовсе не является случайной неудачей; это произошло в результате прямого приказа адмиралтейства рассредоточить конвой. Этот приказ мог быть оправдан только близостью противника, а такая обстановка диктовала мне необходимость находиться со своими эсминцами рядом с крейсерами».[23]

Когда Брум понял, что произошла роковая ошибка, он изменился в лице. B течение всего периода поспешного возвращения в Лондондерри это был совершенно надломленный человек.

Во время этого поспешного отхода на запад Гамильтон и его офицеры по-прежнему считали, что «Тирпиц» находится в море и, идя позади них, приближается к судам конвоя. Весь личный состав на кораблях все еще находился на своих местах по боевой тревоге, а корабли по-прежнему полным ходом неслись через туман, не обращая внимания на множество плавающих льдин и небольших айсбергов. Но пока ничего не произошло. События последних нескольких часов оказали на офицеров и матросов потрясающее воздействие: все они считали, что немецкие корабли вот-вот нападут на рассеянные по морю суда конвоя, а в это время боевые корабли союзников, на которых они служили, полным ходом отходят на запад! Вплоть до момента получения радиограмм адмиралтейства Гамильтон считал, что «Тирпиц» может появиться около конвоя самое раннее в полночь или — если с ним будет «Шеер» — не ранее 02.00 5 июля. Серия из трех радиограмм адмиралтейства — одна срочная и две весьма срочные — заставила Гамильтона предположить, что адмиралтейство получило в свое распоряжение «новую информацию», на которую намекало два часа назад, и что «Тирпищ», следовательно, находится в море в непосредственной близости от конвоя: «Я и действовал в соответствии с этим». Если Гамильтона не склонили бы к такому выводу, он, несомненно, задержал бы свои силы ближнего прикрытия на прикрывающей позиции до тех пор, пока конвой полностью не рассредоточился бы, и только после этого покинул бы его, и это было бы воспринято судами менее болезненно. «Я опасаюсь, — сказал он Тови двумя днями позднее, — что воздействие на моральное состояние людей было плачевным».