Она выскользнула из хижины, натянула высокие сапоги и снова содрогнулась при виде темного пасмурного неба. Через несколько секунд волосы ее прилипли к лицу, а поля шляпы с плюмажем обвисли… и дрожь по-прежнему не унималась.

– Все в порядке, все в порядке, – убеждала она себя, – и тебе не холодно. – Она принялась расхаживать кругами перед дверью хижины, пиная ногами гальку и сорняки. – Ты трусиха, вот кто ты. – Она засунула руки в карманы куртки. – Как только он проснется, я расскажу ему, – пообещала она себе.

Он, несомненно, станет ругать ее за то, что не разбудила его, но несколько ругательств предпочтительнее той ярости, которую он скоро почувствует. Сейчас ему необходимо выспаться, сказала она себе. Теперь ему понадобится вся его рассудительность, чтобы противостоять фон Меклену, которому присуща проницательность безумца, совершенно лишенного сострадания или милосердия.

Она незаметно для себя перестала ходить кругами и обнаружила, что идет по тропинке, ведущей к мельнице. Ее потрясло то, что она так далеко забрела, сама того не заметив. К востоку от нее вздымался холм, в то время как к западу земля опускалась к реке. А впереди, как раз у устья маленькой речушки, впадающей в реку Карабас, раскинулся огромный разросшийся дуб.

Она остановилась, и сердце ее бешено забилось, когда она увидела тот же самый сдвоенный V-образный ствол, от которого когда-то в таком горе уходила. Она подошла к нему, нервная дрожь замедлила ее шаги, затем провела ладонью по коре, вновь ощущая ее неровную поверхность. Здесь не сохранилось следов от слез, которые, как она полагала, останутся тут навсегда, а вот из сердца ее они действительно не исчезнут никогда.

Ее руки ласково коснулась ветка, она была полна новых почек, готовых распуститься навстречу новой весне, новому возрождению. Позади дуба маленький ручеек вел к крошечной, скрытой от посторонних глаз долине, где она похоронила отца Александра. Для этого доброго старика никогда не наступит возрождения.

Она собрала букетик луговых цветов журавельника, его изумительные синие цветы если не утешали встревоженную душу, то хотя бы радовали взгляд; затем направилась по звериной тропе через колючий кустарник, который рос по берегам ручья, протекавшего в глубокой низине.

Стук лошадиных копыт, ударявших по камню на дороге позади у нее за спиной, остановил ее.

– Нам пора в путь, любимая, – раздался голос Александра. Все внутри у нее застыло, но она заставила себя повернуться и посмотреть на него. Он стоял у дуба, держа под уздцы обоих коней.

Приближающаяся заря окрасила темное небо в молочно-белый цвет. Но он так рельефно вырисовывался на окружающем фоне, словно был освещен ярким солнцем. Не имеет значения, что произойдет потом, но вот таким она хотела запомнить его навсегда, призналась она себе, запомнить на всю жизнь полковника Александра фон Леве… всегда солдата, хотя его глаза сейчас выражали безграничную любовь к ней.

– Сначала я должна кое-что сделать, – сказала она. Он усмехнулся.

– С цветами?

– Да, – просто ответила она. Улыбка постепенно покинула его лицо.

– Куда ты идешь? – спросил он, и голос его прозвучал на этот раз серьезно.

Ткань, неплотно обтягивающая ее грудь, внезапно показалась ей слишком тугой, мешающей дышать.

– Я иду поклониться памяти твоего отца, Александр.

Лицо его застыло. Он повернулся к ней спиной и сел на лошадь.

– Поторопись. Фон Меклен не станет ждать, пока ты тратишь время на сентиментальные поступки.

Прежде она возмутилась бы, обвинила бы его в холодности, но теперь она видела боль в его глазах и знала, что в сердце его тоже боль.

– Я ненадолго, – заверила его она и продолжила свой печальный путь.

Его отношение к ней настолько изменилось, что он позволил ей посетить могилу отца, но сам еще не был готов идти туда. Она крепче сжала свои цветы. Когда наступит время посетить отца, то он придет либо сыном-победителем… либо мертвым…

Катарина думала, что по возвращении найдет его в нетерпении сидящим на лошади, и хотя он действительно сидел на лошади, но был спокоен и сосредоточенно смотрел на юг, на перекресток.

Она отряхнула и сложила перчатки вместе, – они запачкались, когда она приводила в порядок могилу, и теперь от них пахло дикими травами. Катарина подошла к Александру, но он ничего не сказал, хотя следил взором за тем, как она подвела своего коня к дубу, взобралась на ствол и села в седло.

– Пришло время… – начала она, и слова с трудом вырывались из сжавшегося от волнения горла. Катарина направила коня к его лошади. – Александр…

– Ш-ш-ш, моя Кэт, – остановил ее он. – Для подобных вещей у нас будет еще время.

– Но…

– Но что, если не будет? – закончил он за нее и пожал плечами. – Тогда это не имеет значения. – Он пришпорил лошадь.

– Александр, – окликнула она, но обнаружила, что не в состоянии продолжать, его ласковое «моя Кэт» все еще эхом отдавалось в голове и в сердце. «Я скажу ему у перекрестка», – пообещала она себе, желая удержать этот свет в его глазах хотя бы еще на несколько шагов. Дополнительный глоток воздуха. Хотя бы еще на одно биение сердца дольше.

Теперь вперед! Вот уже виден покосившийся каменный знак на краю дороги. Нет! Не так скоро! Дорога казалась такой долгой, когда она, усталая, шла одна, похоронив отца Александра.

Александр скакал рядом, собранный, готовый встретить опасность как полагается солдату, но вместе с тем спокойный, словно ему помогало присутствие человека, одного из немногих, которому он доверял. При этой мысли мир показался ей еще более мрачным, чем при пасмурной погоде.

«Я люблю тебя. Я люблю тебя, – мысленно твердила она, повторяя слова, как песню. – Как жаль, что я не смогла заставить себя поверить тебе раньше, когда еще было время». И все же… она покачала головой. И все же немного изменилось бы, только его сердце.

– Александр…

– Ш-ш-ш, – снова остановил ее он, но на этот раз поднял руку и повернул голову, как бы прислушиваясь к каким-то звукам, доносившимся со стороны дороги, ведущей к Таузендбургу.

– Нет, я должна сказать тебе…

Он снова шикнул, заставляя ее замолчать. Какая-то певчая птичка робко издала трель и умолкла, и Кэт почувствовала минутную обиду оттого, что весь мир, казалось, подчинялся Александру.

– Кто-то приближается, – прошептал он. – Быстро под деревья!

И, не дожидаясь согласия, направил обеих лошадей в лес, в укрытие из раскинувшихся ветвей старого дуба.

– Кэт… Катарина, – начал он чуть слышным голосом, но, не закончив, скользнул ладонями по ее рукам и обхватил лицо. Пытаясь встретиться с ней взглядом, он нежно прикоснулся большими пальцами к ее скулам. Склонив голову, он поцеловал ее быстро и страстно. – Кэт, слушай меня. – Он помедлил и снова поспешно поцеловал ее. – Если услышишь гончих, пусти коня во весь опор и не останавливайся. Слышишь? Не останавливайся. Но будь осторожна. Не загони коня. – Он прижался щекой к ее волосам. – Боже милосердный, не загони коня. – Он поцеловал ее в последний раз. – Я. люблю тебя, моя Катарина. Всегда помни об этом.

Она переплела свои пальцы с его и, не в состоянии говорить, кивнула. Звон дорогой конской упряжи и шпор становился все ближе. Ее охватил холод более сильный, чем зимние морозы.

Нахлынувшую на нее панику прервал крик. Она пристально вглядывалась в ту сторону, откуда раздался звук, но сквозь деревья не было видно дороги. Ее пальцы все еще крепко держали руку Александра. Другой рукой он сжимал пистолет, тот самый, из которого она целилась ему в голову. Казалось, с тех пор прошло несколько жизней.

Опять крик. Катарина нахмурилась. Голос показался смутно знакомым. Капитан Хазард? Но он капитан охраны ее отца, а не Бата! Если только… Из груди, казалось, выпустили весь воздух.

Она услышала смех, добродушный смех.

– Эй? – прокричал приятный мужской голос, обращенный в сторону леса. – Эй! Герцог Таузенд желает почтительно осведомиться, кто вы – кролики, волки или мужчины?