– Пожалуйста… пожалуйста… Боже, пожалуйста, – бессознательно молила она. Утонченное мучение на мгновение ослабло.

– Я хочу тебя, Кэт, – откуда-то издалека донесся голос Александра. – Скажи, что ты тоже хочешь меня.

– Да! – воскликнула она, охваченная безжалостным первобытным желанием. – Да, да… возьми меня… войди в меня.

Приподнявшись на колени, он навис над ней и медленно, медленно стал устраиваться поудобнее. Затем поддразнивая ее и себя, стал отклоняться в сторону до тех пор, пока она не застонала, призывая его.

– Кэт, – прошептал он. – Моя Кэт, моя Кэт…

Он вошел в нее одним движением. Она громко вскрикнула и впилась пальцами в его спину, прерывистое дыхание вырывалось из приоткрытого рта. Забвение, казалось, парило поблизости, восхитительное, невыразимо сладкое забвение. Бедра ее вздымались ему навстречу каждый раз, когда он погружался в нее. Она была одинока, так одинока. Но теперь нет. Это было не вторжение, а завершение.

Казалось, будто они соединились в центре вселенной. И не осталось ничего, кроме стремительного восхождения. Ее невнятные крики звучали призывно. Она не чувствовала больше ничего, только жар его тела, перекатывающиеся под ее ладонями мощные мускулы и настоятельное движение по направлению к…

Ее крики вырывались из груди стремительным крещендо, а затем мир как бы взорвался. Яркий, сверкающий покой снизошел на нее, словно светлые воды горной реки весной омывали ее волна за волной, чистые и обновляющие.

Александр выкрикнул ее имя, и тело его выгнулось дугой. Протяжный стон сорвался с его губ, и он медленно обрушился на нее.

Катарина проснулась от его поцелуя при робком предутреннем свете. Она с готовностью ответила на поцелуй, затем откинулась назад, оставаясь в объятиях Александра.

– Какой же ты негодник, что разбудил меня, – поддразнивая, сказала она, – мне снился восхитительный сон.

Он усмехнулся и снова вероломно ее поцеловал.

– Думаю, это был волшебный сон.

– М-м-м, – согласно промычала она и добавила: – И удивительно мирный, если принять во внимание, каким… энергичным он был.

– Он? Ты хочешь сказать, что видела только один сон? Мне помнится, их было, дай-ка подумать… по крайней мере три.

Она состроила гримасу, а он громко засмеялся и снова ее поцеловал.

– Если бы я не будил тебя каждый…

– Ты? А как насчет меня. Кажется, я могу припомнить даму, предпринявшую восхитительное возбуждающее исследование. – Катарина вспыхнула, затем лукаво улыбнулась. – Твое тело приводит меня в восхищение, – призналась она. – Это именно то, о чем я когда-либо… – Она оборвала себя на половине фразы, вспыхнув еще ярче.

– Когда-либо мечтала? – закончил он за нее. – Моя сладчайшая Кэт, и восхищение и мечта взаимные.

– Правда? – спросила она, снова пускаясь в волнующее путешествие по его телу.

Они занимались любовью медленно, находя все более восхитительную гармонию в соединении своих тел. Когда немного погодя Катарина, еще не вполне пришедшая в себя после их близости, лениво открыла глаза, яркое солнце уже высоко стояло в небе.

Они вернулись в Леве, не разжимая объятий. Катарину тревожило, что подумают о них остальные обитатели особняка, но обнаружила, что ночь, проведенная мужем и женой совместно, не вызвала никаких пересудов. За исключением, разумеется, лукавого подмигивания Луизы, вернувшейся к своему прядению.

Словно в тумане проходили дни. Дом украшался зелеными гирляндами, чтобы предотвратить гибель зимы, а когда наступило Рождество, зажгли святочное полено, и Александр, исполненный чувства долга, выполнил ритуал и принес головешку от святочного полена к каждой жаровне и к каждому камину и зажег можжевельник. Рождественский стол был завален подарками, а глаза Изабо, оправдав ожидание Катарины, ярко засветились при виде платья, привезенного ей из Таузендбурга.

Александр подарил девочке золотую цепочку с медальоном, а потерявшей дар речи Катарине – подходящие под пару цепочку с медальоном большего размера, а наедине вручил ей сорочку из тончайшего батиста. Она же подарила ему новые сапоги.

Старый год сменился новым, но никто не заметил, что на маленькой постели в комнате Изабо больше никто не спал. У Александра вошло в привычку, сидя у огня в маленькой спальне, читать последние донесения курьеров, поступавшие не только из Таузендбурга, но и из Баварии, Гессе-Касселя и Фейндта, в общем из мест, где фон Меклен мог собрать силы и найти союзников.

Сначала Катарина пыталась, сидя поодаль от него, шить или читать «Одиссею», но вскоре они с Александром принимались обсуждать донесения и обмениваться мнениями по поводу привлеченных графов, ландграфов и маркграфов. Она знала многих из них и имела свое мнение по поводу надежности их самих и их армий.

Сейчас, в конце января, Катарина сидела, скрестив ноги, перед камином, окруженная кипой исписанных бумаг.

– Нет, я не согласна, – заявила она Александру, не соскользнувшему, как она, со стула, а сидевшему на его краю, широко расставив ноги и наклонившись вперед, опираясь локтями на колени. – Правительница Гессе-Касселя никогда не объединится с фон Мекленом.

– Подумай сама, Катарина, – принялся убеждать Александр. – Мы имеем дело с женщиной, которая, будучи регентшей, сражается за земли своего сына успешнее, чем любой мужчина. Фон Меклен предоставляет ей возможность обезопасить границы ее земель.

– Фон Меклен добивается у французов если не оружия, то денег, – приводила аргументы Катарина. – Амалия Гессе-Кассельская ненавидит французов! Они захватили ее земли, стали причиной гибели ее супруга…

Александр взял верхнюю бумагу из кипы, лежавшей около его правой ноги, и помахал перед нею.

– И поддержали ее в борьбе против императора за объединение протестантов и католиков.

– Ее поддержали Франция и Швеция! И политические симпатии Гессе-Касселя принадлежат именно Швеции со времени правления ее свекра. Не Франции.

Александр со вздохом откинулся на спинку стула.

– Проклятье, проклятье, проклятье, – бормотал он. – Все они так! За тридцать лет войны каждое княжество, каждое владение маркграфа, каждое графство, каждый город, наверное, полдюжины раз переходили с одной стороны на другую и больше маневрировали в поисках мира, чем войска на полях сражений.

Он выпустил из рук бумагу, и она упала на пол. Катарина подняла лист и в задумчивости взяла его уголок в рот.

– Все завязалось в узел, который нам не распутать. Но, возможно…

Она положила бумагу на место.

– Да?

– Возможно, мы пытаемся идти против ветра, а следовало бы приблизиться с подветренной стороны, как сказал бы Эрнст.

– Не понимаю.

– Мы пытаемся вычислить, кто будет сражаться на стороне фон Меклена или по крайней мере поддержит его. Может, нам следует прикинуть, кто не войдет в коалицию. – Она схватила две стопки и отдала их Александру, затем стала просматривать две другие. – Мы должны выяснить, что некоторые из правителей говорили на мирном конгрессе и, что еще более важно, за что боролись. Курфюрст Трира…

– За мир, – сказал Александр, просматривая стопку бумаг. – Готов пойти на уступки Франции, даже протестантам, ради мира.

Катарина кивнула.

– Хорошо. Тогда он вряд ли вступит в союз с фон Мекленом.

Они быстро просмотрели донесения: Брунсвик, Аугсбург, Оснабрюк, Швабия…

Она бросила взгляд на этот лист и нахмурилась.

– Ты что-нибудь знаешь о Швабии?

Он посмотрел свои записи.

– Приор Адами представляет…

Она покачала головой, и он замолчал.

– Нет, – сказала она. – Все это ничего не значит.

– Катарина, – пробормотал он и ласково провел рукой по ее распущенным волосам.

– Это не имеет отношения к делу, – сказала она, и голос ее чуть заметно дрогнул. Он, ничего не говоря, продолжал гладить ее волосы. – Пару лет назад, – тихо начала она, – женщина, ее муж и трое детей – два мальчика и маленькая девочка года на четыре старше, чем Изабо, – проходили через Леве. Они были родом из Швабии и поведали, что там царят ненависть, жадность и зависть. Война превратила людей в животных, они едят кору и траву и не верят больше в Бога. – Катарина вытерла глаза тыльной стороной руки, опасаясь, как бы не размазать чернила на бумагах. – У них были такие пустые глаза, Александр. Даже у детей… печальные, потерянные, пустые глаза. Сердце мое разрывалось при виде их. Я умоляла их остаться, но они только взяли каравай хлеба, испеченный Луизой, и небольшую головку сыра, которую я купила за день до того у фламандского купца. Ничего больше. И они не остались, как я их ни умоляла. «Бог не покинет нас», – это все, что сказала женщина, затем они снова отправились в путь.