XXIII

Ночь южная, темная и звездная, повисла над Журавлями. И на столбах и по всему селу в хатах засветились огни. Только дом Ивана Лукича тонул в темноте. Опять Василиса осталась одна в притихшем, обезлюдевшем дворе. Старший сын Григорий — уже отрезанный ломоть, средний Иван повадился ходить к Закамышным, видно, Настенька туда его приваживала. И младший умчался за девушкой. Терпеливо, как это может делать только мать, поджидала Алексея — самого любимого сына, а он не приходил, не возвращался. Ей казалось, что ни Григория, ни Ивана она так не жалела, как Алексея, и так о них не тревожилась, как об Алексее. Куда он уехал? Почему не приходит домой? От этих мыслей сердце ее наливалось болью. Перед глазами столб с фонарем, и тянется надсадный, нескончаемый звон цикад. Точно нарочно они окружили дом Ивана Лукича, и несказанно печальная их песня лезла в уши, проникала в душу.

Немигающие глаза смотрели и смотрели в темноту. На какой-то миг Василиса забывалась, и тогда тоскующая песня цикад вдруг исчезала. Мать видела сына. Он стоял и улыбался, по привычке приглаживая рукой непокорный чуб. В такую минуту ее постаревшее лицо расцветало и молодело. Она вдруг увидела, что ее Алексей уже вырос, возмужал. Как она этого раньше не замечала? И когда это случилось? А какой у него вихрастый чуб! Точно такой был в молодости у ее брата Николая. Нет, не курчавый, как у цыгана, а волнистый, тяжелый — так и валится на глаза. Как же не влюбиться в такого парня! Одна уже влюбилась, и, видно, так сильно, что не постеснялась и приехала с ним в Журавли…

Она прикрывала ладонями глаза, и сын вдруг исчезал, пропадал в темноте. Василиса вздыхала и мысленно какой уже раз ругала мужа за то, что тот подарил Алексею свой мотоцикл. Кончил парень учебу, поедет к отарам. Так зачем же ему мотоцикл? «Возьми, сыну, этот бегунок тебе пригодится возле овец на Черных землях…» На Черных землях пригодится или не пригодится, а тут, дома, уже пригодился. Пешком бы эта Дина не пришла, а на бегунке прилетела…

Василиса вздохнула. Она понимала, что рано или поздно Алексей женится, как женился Григорий; ее радовало, что девушка была похожа на ее сына, как сестра на. брата такая же чернявая, как и Алексей, — и что собой она славная. Тот, кто Дину не знал, легко мог бы принять ее за сестру Алексея. Только она еще очень худенькая и стеснительная. Сказала слово и убежала. А то, что она похожа на Алексея, хорошо! Говорят же старые люди, что счастливыми бывают лишь те, которые паруются, точно голуби, по любви, и которых роднит, сближает неуловимое внешнее сходство. Как он ее назвал? «Дина… из Дагестана…» Имя-то чудное и непривычное. В Журавлях таких имен нету. И еще Алексей сказал «Лезгинка».

Василиса опустила голову, задумалась. Что оно такое, лезгинка? Танец такой есть — это Василиса знает. И в Беломечетинской и в Журавлях его танцуют. А тут девушка — и лезгинка… Как она, бедняжка, застыдилась! Умчалась. «Диковатая девчушка», — решила Василиса. Мысленно она осуждала Алексея за то, что он, не спросясь у матери, привез в дом невесту — нерусскую девушку. Если пришло время полюбить, рассуждала она, так нужно было выбирать девушку свою, жу-равлинскую. Сколько их, выбор есть! «А почему свою? — спросила она, прислушиваясь к неумолкающему перезвону цикад. — Разве Дина чужая? Нерусская? Так что да того? А ежели приглядеться, то ничего в ней такого нерусского и нету. Разве что имя и чернявость. Так и Алеша чернявый. А имя ничего, красивое имя. — Василиса глубоко вздохнула и снова приложила сухие ладони к глазам. — Эх, да и какое дело нынешней молодежи до того, какой они нации! Влюбляются, паруются, а кто они такие, какая нация породила их, — об этом друг у друга не спрашивают. Были бы любовь да согласие…»

Плакуче заскрипела калитка. Василиса вздрогнула. Думала, что приехал Алексей. Подошел же не Алексей, а Иван Лукич. Устало опустился рядом с женой, спросил

— Одна? И чего не спишь? — Сына поджидаю.

— Какого?

— Алешу. Слушай, Лукич. Алеша вздумал жениться. Перед вечером прилетел на бегунке. — Василиса не могла сдержать слезы. — Как тот оперившийся коршуненок, заглянул в гнездо. И не один. Невесту привез матери напоказ.

— Влюбился, стервец?

— Похоже на то.

— Не плакать, мать, надо, а радоваться! В батька пошел, я тоже рано в тебя влюбился. — Иван Лукич закурил, осветил огоньком спички свои черные усы. — И кто она, эта радость сердца?

— Лезгинка. Какая-то Дина. Нерусская…

— Горянка? С такими черными косами?

— И с косами, и вся она, как галчонок…

— Знаю, это его однокурсница. — Иван Лукич раскурил папиросу. — В тот раз, когда я ездил к Алексею в институт, я ее видел. Ничего, славная девушка! Молодец сын, красивую выбрал женушку. Она тоже, как и Алексей, специалист по овцам. Ее направили домой. В Дагестане овец тоже много.

— Может, овец там и много, — всхлипывая, отвечала Василиса, — а вот таких дурней, как ты, нигде нет.

— Да ты что, мать?

— Зачем, скажи, подарил ему ту шумную птицу?

— Обещал и подарил. А что? Да в степи ему без тех быстрых колес все одно не обойтись.

— Вот он на тех твоих быстрых колесах и возит свою черноокую. И про мать забыл и про все на свете. Не дарил бы машину, ничего этого и не было бы.

— Думаешь, не влюбился бы? — Иван Лукич усмехнулся. — Эх ты, наседка! Бегаешь, воркуешь, а птенцы-то подросли и разлетелись. Так что мотоцикл тут ни при чем. Ну, не журись, не печалься.

— Молодой же Алексей, рано еще ему жениться.

— Ничего, ничего, мать. Природа, она свое знает. А мы с тобой какими семью начали? Тебе и восемнадцати не было. Пришло времечко, и тут никакие наши слезы… Ты вот что, покорми меня. Я поеду в ночь к Гнедому. Что-то плохо у него с силосом. Просто беда!

— Проголодался? — Василиса тяжело поднялась. — А вот Алексей позабыл и про обед. Говорила ему приезжай… Ить голодный же… Ну, пойдем, накормлю.

Борщ Василиса сварила еще днем. Наваристый, с курятиной и со свежими помидорами. Думала накормить сына. Нет, по всему видно, теперь-то Алексею не до борща и не до курятины. Умчался вдогонку за девушкой и позабыл не только о еде, но и о матери.

Василиса угощала борщом мужа, а сама частенько, с тревогой посматривала в темноту раскрытого окна. И вдруг ей почудилось, будто калитка неслышно отворилась и, крадучись, вошел Алексей. Выбежала за порог, остановилась. Никого нет. Тишина.

— Васюта, и чего мечешься? — вытирая замасленные усы, сказал Иван Лукич. — Приедет Алексей, ничего с ним не случится. Когда-то и я за тобой бегал, и еще как! Или позабыла? Всему свое.

Василиса не ответила. Она слышала его голос, но не понимала слова. Подсела к столу, подперла щеку ладонью. Смотрела на мужа, не видя ни его усатого лица, ни того, как он смачно, с хрустом крошил крепкими зубами куриную ножку. И опять невольно подумала, о том, как ей жить дальше с мужем. Он почти не бывает дома все занят своим «Гвардейцем». Идти к Григорию нянчить внуков? Не уживется с Галиной. На Ивана тоже плохая надежда. Поживет до осени и уедет в Москву. И снова пришла к тому же — доживать век с младшим. Четыре года ждала его с учебы. Вернулся. Лаская Алексея, она называла его самыми нежными словами «Ты у меня, Алеша, мизинчик. Большие пальцы — это старшие, а ты вот этот, самый маленький…» И не думала и не гадала Василиса, что этот ее «мизинчик» уедет с девушкой и не вернется.

Посмотрела на мужа горестно, просяще.

— Лукич, — сказала она, и слезы — навернулись на ее грустные глаза, — я поеду с Алексеем.

— Куда? — удивился Иван Лукич.

— К овцам… Что мне тут, в этом домине, делать? Опустело гнездо, кому оно нужно? Определи меня арбичкой в той отаре, где будет Алексей. Я сумею и кухарить и хозяйствовать.

— И придумала, Василиса! — Лицо Ивана Лукича помрачнело. — Жена председателя — арбичка! Это же смех на весь район!

— Как же мне жить без Алексея?

— Без Григория живешь — и ничего. Без Ивана тоже живешь. Привыкнешь и без Алексея…