Что же ей делать? Самое разумное — держаться за то, что имеешь. Значит, ее теперешняя жизнь — счастье? Может быть… Только нет сейчас кого-то, а без него нет и счастья. А придет Михаил, будет оно? Пожалуй, не будет и тогда счастья: не усидит Михаил ни в этой, ни в другой комнате; ему надо быть в гуще событий, недосыпать, недоедать. Тогда он будет счастлив.

Знала это Ольга, потому так часто и задумывалась, стоит ли вспоминать Норкина. Может, разумнее забыть его?

Забыть? Забыть, даже не попытавшись поговорить? А вдруг он изменился за эти месяцы? Может быть, и он устал от войны, может быть, он будет рад перебраться в штаб и жить в этой комнате?

Ох, не согласится Михаил, не согласится на такое счастье. Не его оно.

Указка взметнулась и пробежала по ровному частоколу красных стрелок, вставших на карте от Волги до Дона.

— Момент напряженный. Мы должны выиграть время. Нужно ослабить поток немецкой техники, хоть на час, но задержать его! Единственный их путь — через Дон.

Адмирал положил указку и задернул занавес перед картой.

— Каждый потопленный паром, взорванный мост, даже лодка — активная помощь Сталинграду, помощь Родине! Как видите, работать нужно на воде. Теперь понятно, почему посылают именно моряков? Объясните задачу матросам и выполняйте!.. Но помните: самый ценный капитал в мире — люди. Счастливого пути и победы!

Норкин стиснул теплую руку адмирала. — Обязательно выполним!

Словно на крыльях вылетел он из штаба, и столько радости было на его лице, что часовой у входа не вытерпел и тоже улыбнулся.

— За наградой вызывали?

Норкин кивнул головой и, лишь подойдя к берегу, темному от мазута, понял, что сказал неправду. Но тут же подумал: «Разве не награда получить задание? Разве не награда доверие партии? Награда!»

Никишин ждал прибытия Норкина с нетерпением. Хотя он и не говорил этого, но связанный вещевой мешок, туго набитый хлебом и консервными банками, лежал у входа в кубрик.

— Куда, Саша, собрался?

— Неужто не возьмете? — ответил Никишин голосом, в котором слышна была обида.

— А ты откуда знаешь, что я еду?

— За пустяками в штаб к адмиралу не вызывают.

— Да, Саша… Есть дело. Меня направляют на Дон. Нужно там рвать переправы и прочее. Разрешили взять тридцать человек. Кого?

— Вот это да! Мы с вами, товарищ старший лейтенант, таких орлов себе подберем! Пишите! Бабкин, Копылов…

— Так я никого из них не знаю…

— Я знаю! Еще под Ленинградом вместе дрались. Командиры неохотно отдавали людей и чем больше они

спорили, тем больше радовался Михаил: правильно сделал выбор. А самая главная удача — Михаил нашел Крамаре-ва и, конечно, взял его с собой.

А еще через три часа дежурный по штабу флотилии записал в журнале боевых действий: «00.35 старший лейтенант Норкин и с ним тридцать матросов отбыли для выполнения специального задания».

Неприглядна приволжская степь в жаркие летние месяцы. Травы выгорели, и всюду лежит толстый слой пыли. Даже слабый ветерок легко отрывает ее от земли и несет вперед, словно тучу, закрывая небо и солнце.

Но сейчас ветра нет. Солнце безжалостно выжигает последнюю траву. Широкая дорога вьется по степи. Куда ни бросишь взгляд, везде движение: идут машины, лошади, танки. С телеграфных столбов зорко следят за порядком пернатые хищники. Поворотом головы они встречают и провожают людей.

Две полуторки, «царицы полей», как их любовно окрестили солдаты, несутся от Волги к Дону. Посеревшие от пыли, сидят в них моряки. Жарко. Пыль хрустит на зубах. Хочется спать.

В кабине первой машины Норкин. Ему тоже хочется спать.

— Скоро приедем? — спрашивает он у шофера— красноармейца с большим багровым шрамом через всю щеку.

— К вечеру должны быть.

Норкин смотрит по сторонам. Голая, безлюдная степь вокруг. Ночью навстречу бесконечной вереницей тянулись огромные гурты запыленного, усталого скота, но чем ближе Дон, тем меньше и меньше попадалось их, а сегодня моряки не встретили никого: вчера прошли последние.

Машина нырнула в балку. Пахнуло свежестью. Норкин с удовольствием смотрел на зеленую траву, покрывшую берег небольшого пруда.

В кабину заглянул Никишин.

— Может, остановимся? Освежиться бы малость.

— Почему не остановиться? — поддержал его шофер. — К ночи так и так будем, а раньше к фронту и подъезжать не стоит… Да и радиатор вон как парит.

Два человека предлагали одно и то же: отдохнуть. Но один из них прямо сказал об этом, а другой — постарался найти причину. Год назад Норкин, может быть, и поверил бы шоферу, «пожалел» бы радиатор, но теперь он уже имел опыт, знал, что не мог радиатор не парить в этом пекле, которое просто по ошибке назвали степью. Но подъезжать к фронту с измученными людьми — не входило в его планы, он кивнул головой, и машины остановились. Матросы выпрыгнули из кузовов и, обгоняя друг друга, бросились к пруду. Вода его скоро стала свинцовой от поднятого со дна ила.

Купание освежило. Матросы, усевшись в тени машин, принялись за чистку оружия. Немного в сторонке Никишин обучал приемам борьбы молодого матроса Пестикова. Пестиков, здоровый деревенский парень, неуклюже топтался около старшины, стараясь зайти сбоку, но Никишин неизменно поворачивался к нему лицом,

— Нет у тебя злости! — горячился Никишин. — Ты разозлись на меня, как на фашиста! Ну! Хватай! — И он протягивал к Пестикову свои словно литые руки.

Пестиков делал суровое лицо, решительно подходил к старшине и нежно брал его за руку.

— Ты думаешь я стеклянный? Хватай! Ну, хватай же! Не рассыплюсь!

Норкин, лежа в тени машины, наблюдал за уроком.

«Почему Пестиков не усваивает самых простых приёмов борьбы? — думал Норкин. — Неужели, действительно, злости не хватает?.. Попробую сам.»

Норкин снял китель, поправил ремень и подошел к Никишину.

— Отойди, Саша, в сторону. Давайте, Пестиков, со мной бороться.

Матросы моментально отложили оружие и собрались вокруг. Посыпались беззлобные шутки:

— Пиши, Пестиков, завещание!

— Пестиков! Становись спиной к горе — недалеко улетишь.

Пестиков, улыбаясь, подошел к Норкину. Сухощавый командир выглядел менее грозно, чем старшина. В деревне и покрепче ребята выходили против Пестикова, и он без всяких приемов клал их на обе лопатки.

Но здесь получилось не так. Едва Пестиков вытянул руки к командиру, как тот присел, схватил его за пояс и легко перебросил через себя. Все произошло мгновенно. Пестиков с удивлением увидел, что он лежит на земле, а командир стоит на прежнем месте.

— Давайте еще раз, — предложил Норкин.

«Нужно сделать, чтобы он снова не присел», — подумал Пестиков. Теперь они встретились грудь с грудью — и снова матрос растянулся на земле. Так повторилось несколько раз.

— Что же это такое? — вырвалось у Пестикова после очередного приземления.

— Ничего особенного. Нужно знать приемы и быть ловким. Ты сколько раз одной рукой двухпудовую гирю поднимаешь?

— Раз десять…

— А я всего раз пять, шесть. Приобретешь сноровку и таких, как я, катать будешь. Смотри, как это делается.

Теперь Пестиков внимательно слушал объяснение командира и приемы выполнял, не жалея себя.

— Довольно на сегодня, — сказал Норкин, помогая Пестикову подняться с земли. — Иди выкупайся. — И, подойдя к Никишину, вполголоса произнес — Оказывается, не в злости дело, Саша. Он надеялся на природную силу и занятия воспринимал как что-то ненужное, лишнее. Понял?

Никишин кивнул головой, а Норкин, хлопнув его по плечу, бросился в пруд.

После того как оружие было вычищено, Норкин внимательно осмотрел поляну и шутливо скомандовал:

— По коням!

Поднатужившись, машины вышли из балки. Жара немного спала. Воздух стал чище. В одной из машин чистый голос Копылова выводил слова песни: