— А взять мне с собой никого нельзя?

— Кого?

— Хотя бы Никишина и Коробова.

Командир бригады взглянул на комиссара, подумал И ответил:

— Никишина отпущу, а Коробов останется здесь.

— За Ковалевскую не беспокойся. Она девушка самостоятельная, — сказал комиссар бригады и протянул руку. — Счастливо тебе плавать!

— Спасибо, — ответил Норкин, пожал протянутые руки и вышел из штаба.

Со взводом простился сурово, по-солдатски.

— Смирно! — крикнул дневальный, как только Норкин вошел в землянку.

Матросы встали, а Никишин, который должен был бы как старшина отдать рапорт, сделал шаг, другой, сказал:

— Товарищ лейтенант, — и замолчал. Что говорить дальше? Взвод желает вам всего наилучшего? Попутный ветер?.. Язык не поворачивался.

— Вольно… Собирайся, Саша. Едем.

Никишин взглянул на лейтенанта и метнулся к нарам. Его вещевой мешок был всегда завязан.

Крепким рукопожатием Норкин передал матросам то, чего не мог сказать словами. За месяцы войны люди научились прятать свои чувства, выражать их не словами, а поступками. Вот и подходят к Норкину матросы.

— Нож открывать консервы у вас есть? У меня лишний. Возьмите, — говорит один.

— Махорку без мундштука курить никак невозможно. Я их сделал несколько штук, так один — вам, — говорит другой, и мешок Норкина наполняется, пухнет от портсигаров, зажигалок и ножей самых различных размеров и назначения.

Ехать до станции решили на машине. В распоряжении Норкина оставалось немного времени, и он пошел к Ольге. Долго они сидели молча, прижавшись друг к другу.

Звезды на небе стали меркнуть.

— Пора, Оленька, — сказал Михаил, — но не шевельнулся.

Ольга еще сильнее прижалась к нему. Она знала, что Михаилу нужно ехать, но как отпустить счастье, которое так недавно стало твоим? Скоро ли оно вернется вновь?

Михаил провел ладонью по ее мокрой щеке.

Послышался шум идущей машины и стих у крыльца,

— Меня ждут, Оленька. — Голос Михаила дрогнул.

Оля подала Михаилу полушубок и сама застегнула крючки.

Машина стояла у самого крыльца. В ее кузове сидели Чернышев, Чигарев, Никишин и еще кто-то. Норкину страшно захотелось хотя бы на несколько минут задержать отъезд, хотя бы совсем немного еще побыть вместе с Ольгой.

— Ждем, Норкин! — крикнул с машины Чернышев. Михаил повернулся к Ольге, протянул ей руку, но она

порывисто обняла его, прижалась горячей щекой к губам, и он услышал прерывистый шепот:

— Жду, Миша… Всегда помни: жду…

Норкин влез в кузов, и машина тронулась. Он ни разу не оглянулся и не видел Ольги, которая по-прежнему стояла на крыльце, сжимая руками накинутый на плечи платок. Колючий ветер бил Норкину в лицо, выжимал слезы, а он сидел неподвижно, всматриваясь в светлеющую даль.

Не все шло гладко в Сталинграде. Флотилия создавалась в момент напряжения всех сил страны, и поэтому возникал целый ряд трудностей, которых можно было бы избежать в другое время. И чем ближе к весне, чем больше приближался срок окончания формирования флотилии, тем заметнее были эти помехи. Новые дивизионы требовали и кораблей и командного состава. Если бы присмотреться сейчас со стороны к работе Ясенева, то наверняка можно было подумать, что он занимает любую должность; но только не комиссара бригады. Ясенев сам вникал и в укомплектование кораблей личный составом, и в снабжение их, и в другие не менее важные дела. Только, бывало, утрясет одно дело, думает, ну вот сейчас займется основу ной работой, а тут и столкнется с новым вопросом, да такого первостепенного значения, что нужно бросать все и немедленно браться за него.

Да и с командиром бригады траления капитаном первого ранга Семеновым работать было трудно. Он принадлежал к разряду «бывалых людей». В годы революции и гражданской войны Семенов был в самой гуще событий. И что особенно интересно — он не зазнавался, не отказывался учиться, как это случалось с теми, которые ссылались на свой жизненный и военный опыт. Он всегда был готов поддержать любое предложение, подхватывал его, но редко доводил до конца. Взять хотя бы рекогносцировку. Командиры-днепровцы на основании опыта предыдущих лет службы предложили еще зимой ознакомиться с рекой и побывать на самых ответственных перекатах. Это могло значительно облегчить изучение реки весной. Семенов ухватился за это предложение, возглавил поход и… самовольно изменил его маршрут. Комадиры поездили на машинах вокруг города, побывали в нескольких деревнях и вернулись злые-презлые.

— Понимаешь, я их ознакомил с историческими местами. Ведь там я дрался еще в гражданскую!.. Или ты считаешь, что с историей их знакомить не надо? — так объяснил Семенов Ясеневу изменение маршрута.

У Семенова было две слабости. Он любил вспоминать о встречах с большими, всем известными людьми. Стоило в его присутствии упомянуть о каком-нибудь генерале или адмирале, как Семенов непременно вставлял свое слово:

— Это ты про кого? Про Володьку?! Да я его, как облупленного, знаю! Шурка! Помнишь, Володька на полу у нас дома спал?

И «Шурка», адъютант Семенова, знакомый с ним чуть ли не с гражданской войны, отец семейства и в скором времени дедушка, неизменно отвечал:

— Точно. Было.

Ясеневу некогда, да и незачем было заниматься выяснением того, спал ли действительно на полу «Володька», но важное мероприятие обычно оказывалось скомканным: после такого вступления Семенов начинал рассказывать, вспоминая все новые и новые подробности.

Вторая слабость Семенова — неистощимая страсть к заседаниям. Семенов приходил к себе в кабинет в девять утра, а выходил из него только около полуночи. Там он и обедал. И все это время шли заседания. То он «накоротке» (часа два-три) беседовал с командирами дивизионов, то проводил «оперативку» с командирами штаба. Нельзя было упрекнуть его в безделье, но и работа подменялась разговорами. По флотилии даже летала крылатая фраза:

— У Семенова вчера постановили выполнить решения всех предыдущих совещаний.

Все это и заставляло Ясенева браться за многие дела, порой даже в ущерб тому, за которое отвечал в первую очередь он. Так получилось и сегодня. На столе его лежит личное дело главстаршины Мараговского. Он во флотилии только второй месяц, а уже успел основательно проштрафиться. По объяснительной записке все произошло очень просто: Мараговский, встречая дежурного по дивизиону бронекатеров лейтенанта Чигарева, забыл, что он без фуражки, и, отдавая рапорт, приложил руку к, голове. Немедленно последовала реплика Чигарева:

— К пустой голове руку не прикладывают.

— А я ведь не к вашей, — огрызнулся Мараговский. Случай исключительный во всех отношениях. Мараговского наказали, но все ли это? Ведь нельзя же останавливаться на одном факте и только на нем сосредотачивать внимание? Ясеневу был нужен корень. Его нужно было найти и вырвать. Биография у Мараговского интересная, сложная. К нему нужно присмотреться. И опять не все. А Чигарев? Разве он не виноват? Почему он сам позволил себе такую неуместную выходку? Зазнался. Давно уж об этом поговаривают командиры, но руки все время не доходят, хотя глаза и видят.

Нужно бы немедленно разобраться, спланировать работу так, чтобы не повторялись подобные безобразия, но Ясенев сидит и просматривает ведомости бригады. Сегодня в обкоме партии сообщение Семенова о готовности бригады, там конкретно решится вопрос о помощи ей со стороны города и речного флота. Вот и погрузился Ясенев в цифры, перечитывает сухие слова объяснительных записок.

Семенов, как и обещал, пришел за полчаса до совещания. Низенький, коренастый, с большим мясистым носом, он, словно принюхиваясь, осмотрел кабинет, неторопливо подошел к креслу, стоявшему у письменного стола, и опустился в него.

— Все пишешь? — спросил он. — А я, брат, все это вот где держу! — и он хлопнул себя ладонью по лбу. — Тут, брат, всего надежнее!

— Хорошо, что ты на свою память надеешься, но там ведь с нас спросят точные, а не приближенные данные.