Норкин вздохнул и закрыл полушубком колени… Ему вспомнилось то время, когда он был просто Миша, а не лейтенант Норкин… Дымный, затерявшийся в горах Урала городок, прилепившаяся к Вышгоре одноэтажная серенькая школа…

Кажется, еще вчера мать заботливо собирала своего сына в школу и, когда он был уже на дворе, кричала ему вслед:

— Миша! Смотри, чтобы тебя не обидели!

Незаметно пролетели годы учебы в школе и в. морском училище. И вот впервые произносит начальник училища: «Лейтенант Норкин!».

Потом началась война. Отвратительное чудовище сожгло сады, вытоптало поля, обрушило тысячи бомб на города… Вместе с матросами ушел на фронт и лейтенант Норкин… Как из тумана выплыли берега той речки…

Зажглась сигнальная лампочка. Открылся люк, и в кабину ворвался ветер. Он мгновенно забрался под полушубок, ватник и холодной, леденящей струей прошел по сжавшемуся в комок телу.

Все переглянулись, растерянно посмотрели иа открытый люк и неуклюже, с опаской, начали пододвигаться к нему.

Лейтенант Норкин, прыгавший первым, зажмурил глаза, затаил дыхание и бросился в пустоту. Именно так бросается в воду ныряльщик, впервые забравшийся на вышку.

За ним вывалились остальные.

Свист ветра… Темнота и безудержное, стремительное падение туда, вниз, в темную бездну. В груди все замерло. Еще немного, еще и… смерть…

Рывок — и падение сменилось плавным покачиванием. Сердце перестало замирать и забилось сильными, ровными толчками.

Внизу, на белом фоне снега виднелось что-то темное, похожее на стог сена или на отдельное дерево. Норкин и Никишин, спускались рядом, а Любченко относило в сторону.,

Земля.

Норкин не удержался на ногах и растянулся в сугробе. Пушистый снег забилея в рукава полушубка, залепил глаза, рот, но даже и это все было приятно, как самое достоверное доказательство того, что кончено воздушное путешествие и ноги не беспомощно болтаются где-то там, в воздухе, а прочно, широко, по-моряцки стоят на земле.

В одном из сугробов Норкин увидел Никишина. Он выгребал снег из-за ворота полушубка.

Зарыв парашют в сугроб, Никишин с трудом, поминутно проваливаясь в снегу, подошел к лейтенанту и прошептал:

— Лыжи нашел, а Любченко до сих пор нет.

— Спустите капюшон и распускайте лыжи. Я схожу вон к тому дереву. Любченко несло туда.

Моряки приземлились на болоте. Снежный покров замаскировал кочки и полусгнившие стволы деревьев; уже сделав несколько шагов, Норкин пожалел, что не надел лыжи. Однако возвращаться за ними не хотелось, и он упорно продвигался вперед, оставляя за собой глубокую борозду.

Любченко действительно отнесло к дереву, и купол парашюта зацепился за его голые ветви; матрос повис метрах в двух от земли. Но к приходу лейтенанта он обрезал ножом ст. ропы и теперь снимал парашют с дерева. Вдвоем они быстро сорвали его и закопали в снег.

Немного погодя подошел Никишин. Все трое надели лыжи и бесшумно заскользили к видневшейся вдали темной стене леса.

Война прошла мимо этого уголка земли, пощадив его. Деревья стояли обнявшись ветвями и мерно раскачивались под ударами ветра. Внизу было тихо. Снег белыми шапка», и лежал на нижних ветвях елей.

Идти стало труднее: ветви деревьев все чаще и чаще преграждают дорогу, хватают за полы халатов, а иногда с силой бьют по лицу, осыпая моряков с ног до головы сухим снегом.

Реже попадаются поляны, а Норкин все идет и идет вперед, изредка посматривая на светящуюся картушку компаса. И только часа через четыре, зайдя в густой ельник, где длинные лапы елей образовали непроходимую стену, он воткнул палки в снег, навалился на них грудью и сказал, сдвинув на затылок шапку:

— Отдать якорь!

Курили долго и молча, пряча папироски в рукава Лишь втоптав в снег окурок, Никишин положил свою руку на плечо Любченко и ласково спросил:

— Очнулся, маятник, после колебательного движения?

— Ей-богу, Саша, нечаянно…

— Ладно, Коля… Со всяким бывает… А ведь смешно могло получиться, товарищ лейтенант, если бы пришли фашисты, а мы все трое висим рядышком и ножками подрыгиваем?

— Кому смех, а кому слезы^—ответил Норкин. — Теперь спать, а завтра будем думать, как за дело взяться.

Для ночлега выбрали место под одной из высоких елей. Ее нижние ветви под тяжестью снега пригнулись к земле и образовали хорошую крышу. Прорыть узкий проход было делом одной минуты; скоро все трое забрались внутрь сугроба и свернулись калачиком около поскрипывающего ствола Снежная крыша оказалась такой плотной, что у корней сохранились сухие иглы и мох.

Матросы уснули быстро, а Норкин еще долго лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к шуму вершин и думал. Их перебросили через фронт. Теперь выполнение задания зависит только от них и только они несут ответственность. Но страшит не это. Гораздо страшнее, когда человек сам понимает важность порученного ему дела, но не видит конкретных путей к его выполнению. Именно так было и с Норкиным. По карте он изучал все подходы к мосту, но ни одна карта не может заменить того, что увидят глаза человека.

Гораздо проще обстояло дело с «языком».

— С «языком» поторапливайтесь, но не очень, — сказал полковник, — Мы к вашему приходу их несколько иметь будем. Но из того района — ни одного. Понимаете? А чем шире район охвата, тем точнее информация.

Все было понятно. Но вот как подойти к мосту? Кто подскажет?

Уснул Норкин уже под утро. Но и во сне вздрагивал, сжимал автомат, а перед его глазами то и дело вставали и рушились ажурные арки моста и, грохоча, лезли друг на друга вагоны. А эшелонов много, и все они, выпускай из труб клубы смрадного дыма, шли на восток.

Мост нужно взорвать во что бы то ни стало.

Закончен походный завтрак и короткий отдых.

— Пора, — сказал Норкин и, взглянув последний раз на ель, которая дала им приют, взмахнул палками — и первая лыжня легла на нетронутую целину снега.

Шли молча, внимательно всматриваясь в каждое дерево, в каждый сугроб. Днем лес выглядел совсем по-мирному. То и дело попадались следы зайцев. А вот и ровная стежка лисьего следа. На стволе ели Норкин даже 'увидел несколько рыжих волосков. Опираясь на хвост, сидит дятел и настойчиво долбит кору дерева. Заметив людей, он взмахивает пестрыми крыльями и улетает. А немного погодя снова разносится по лесу его мерное «тук-тук».

Донесся гул поезда, и моряки остановились. Норкин сел на дерево, поваленное ветром, и сказал:

— Никишин, дойдете до полотна и посмотрите подходы к мосту. До него, по моим расчетам, около четырех километров. В случае погони уходите в сторону. Уводите ее за собой.

— Есть. Разрешите идти?

— Иди, Саша.

Скоро Никишина не стало видно, а товарищи долго смотрели туда, где еще недавно на фоне стволов мелькали полы его халата. Автоматы готовы дать очередь в любую минуту

Прошло около часа. Любченко начал ерзать, расстегивать и застегивать крючки полушубка, словно ему временами становилось очень жарко. Наконец он не выдержал:

— Разрешите сходить?

— Сиди! — оборвал Норкин. — Скоро придет.

Но Любченко хорошо изучил своего командира, и слова не успокоили его: на окаменевшем лице Норкина быстро Дергался нерв, поднимая левую половину верхней губы. Это последствие финской войны всегда выдавало его в минуты волнения.

Любченко отвел глаза в сторону, попытался думать о другом, но мысль упорно возвращалась к Никишину. Что с ним? Неужели уводит? Не должно. Стрельбы не слышно, а Саша постарался бы поднять шум, чтобы известить товарищей о погоне.

Легкий толчок в плечо. Любченко перехватил автомат поудобнее и взглянул на лейтенанта. Норкин улыбался, глазами показывая на возвращавшегося Никишина. Любченко встал, сделал было несколько шагов навстречу, потом тоже улыбнулся и сел на прежнее место.

— Задание выполнено, — докладывал Никишин, предварительно подмигнув Николаю. — До моста километров пять. Лес подходит к реке вплотную, а на том берегу начинается поселок.

— Хорошо. Почему долго ходил?