Ее пальцы, державшие иголку, продолжали проворно мелькать. Вместо Лала шафером у Дика будет Дэн. Она заказала для него новый костюм, купила белую рубашку и лакированные туфли. Дэн учился танцевать и уже сейчас пребывал в страшном волнении, боясь, что перезабудет половину того, что полагается делать шаферу на свадьбе.

Тут Салли вспомнила, что Том в своем первом письме из тюрьмы просил ее купить от его имени свадебный подарок Дику и Эми. Милый мальчик оставил ей несколько подписанных чеков, чтобы она могла в случае надобности взять деньги с его счета в сберегательной кассе.

Тому и Моррису разрешалось писать только раз в месяц — и всего лишь несколько строк. Письмо Морриса было официальное и очень сдержанное: он сообщал, что чувствует себя прилично — насколько может чувствовать себя прилично человек «в его положении» — и просил о нем не беспокоиться. Салли знала, что он терпеть не может писать письма. За всю их совместную жизнь она получила от него лишь две-три записки — и все одинаково скупые и чопорные; самое лучшее в них была подпись: «Твой любящий муж Моррис». Салли улыбнулась, вспомнив об этом, — Моррис не хотел, чтобы она забывала, что он ее муж и что он любит ее.

Том же явно стремился приободрить ее своим письмом. Он «здоров и невредим», писал он, и «наслаждается пребыванием на берегу моря». Он загорел и прибавил в весе. Тяжелый труд на открытом воздухе — это просто пикник по сравнению с его работой под землей. Труднее всего привыкнуть к тому, что после дневной работы тебя запирают в камеру и в девять часов тушат свет. Если бы только в библиотеке нашлось что-нибудь стоящее, «каменные стены не казались бы тюрьмой, а железные решетки — клеткой».

Как-то вечером во двор к ним прилетела бабочка — белая с черным, попорхала немного и скрылась за высокой тюремной стеной. И Том мысленно последовал за бабочкой к своему дому, на веранду, где любит посидеть Салли.

Но Том думал не только о ней. Должно быть, эта женщина занимает немалое место в его мыслях, размышляла Салли, пытаясь понять, насколько серьезно чувство сына, потому что Том писал:

«Ты меня очень обяжешь, мама, если навестишь Надю Оуэн до твоего приезда сюда в будущем месяце. Она больна и собиралась уехать в санаторий. Мне хотелось бы знать, как она сейчас».

После этого шли приветы друзьям: «Передай мои наилучшие пожелания Чарли и Эйли, а также Барнею Райордену, Питеру Лаличу и всем, кого увидишь». «У меня все в порядке, мама, — заканчивал свое письмо Том. — Пожалуйста, не беспокойся. Но я был бы очень рад, если б выпустили отца. Ему все это дается куда тяжелее, чем мне. Как бы хотелось что-то сделать, чтобы облегчить его участь».

Салли пошла к мистеру Слоуэну, но тот, видно, потерял интерес к своим подзащитным: он лишь посоветовал добыть медицинскую справку, что Моррис не может выполнять тяжелую физическую работу. Салли достала справку и написала депутату от их округа, прося его похлопотать перед тюремной администрацией, чтобы Моррису облегчили режим. После свадьбы Дика она сама собиралась поехать во Фримантл проведать мужа и сына.

Салли дала Динни прочесть письмо Тома и попросила его передать товарищам сына, что он здоров и настроение у него бодрое. Но почему Том просит ее навестить миссис Оуэн?.. Не очень-то это будет удобно, подумала Салли. Что же это значит — неужто Том влюблен в эту женщину и ей, матери, придется с этим считаться? До нее доходили слухи об этом, но она не придавала им значения. Однако теперь ясно, что Том думает о Наде и, как любящий человек, тревожится о ее судьбе.

Конечно, она должна навестить Надю, говорила себе Салли. Но ей хотелось сначала свыкнуться с мыслью, что Том увлекся замужней женщиной. Быть может, это объясняется лишь общностью взглядов, приверженностью одним и тем же идеалам? Ведь эта иностранка гораздо старше его! И вообще, как может замужняя женщина, мать двоих детей, сделать Тома счастливым?

Ну, а что она скажет Наде? И как та отнесется к ее посещению? Воспримет как доказательство того, что ей все известно? Салли решила вести себя так, чтобы у Нади не сложилось подобного впечатления. К тому же ей не хотелось вмешиваться в личную жизнь Тома. Было бы нечестно воспользоваться его заключением и вмешаться.

День был такой жаркий, что Салли отложила шитье и решила выпить чаю. В эту минуту в дверь постучали, и, открыв ее, она увидела на пороге Надю Оуэн, освещенную слепящими лучами солнца.

Надя была небольшого роста, довольно полная, с блестящими глазами газели; светлые волосы ее были гладко причесаны. Салли тотчас почувствовала все обаяние этой недюжинной натуры, как только глаза Нади засияли улыбкой и она с подкупающей искренностью сказала:

— Мистер Квин передал мне, миссис Гауг, что вы собирались навестить меня, прежде чем ехать во Фримантл. Вот я и решила сама зайти к вам, чтобы вы зря не утруждали себя.

Голос Нади звучал хрипло, лицо было прозрачно, как вощеная бумага. Она выглядела совсем больной.

— Очень мило с вашей стороны, — настороженно сказала Салли. — Том хотел узнать, как вы поживаете. Мне кажется, вы недостаточно хорошо себя чувствуете, чтобы гулять по такой жаре.

В гостиной Надя опустилась в кресло.

— Я здорова, — ответила она, с трудом переводя дыхание. — Во всяком случае, достаточно здорова, чтобы прийти сюда.

— Миссис Оуэн, — порывисто обратилась к ней Салли, — скажите, что у вас с Томом?

Надя откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.

— Прошу вас, — сказала она устало, — не спрашивайте меня об этом. Не надо. К чему?

Помолчав немного, она продолжала:

— Я сама не понимаю, что за отношения у нас с Томом. Во всяком случае не то, что вы думаете. Нас сблизила великая идея, она связала нас узами симпатии и взаимного понимания. Что касается меня… то я, так сказать, фанатично привержена социализму. А Том — молодой и сильный. Такие люди как раз и нужны рабочему классу.

Легкий сухой кашель прервал ее речь.

— Вот видите, — еле слышно продолжала Надя, медленно, с хрипом выговаривая слова, — вам нечего меня бояться. Если Том и думает, что любит меня, это пройдет. Я не молода, не красива, а кроме того, я человек обреченный…

— Простите… — Салли вдруг поняла, какая трагедия привела к ней эту женщину. — Я вовсе не хотела…

— Мне нечего прощать вам. — Надя говорила серьезно, хотя в голосе ее и чувствовались иронические нотки, словно ее забавляла эта попытка Салли оправдаться, завесить ее, Надю, что она не имела в виду ничего «предосудительного», говоря об их отношениях с Томом. — Я, как и вы, очень бережно отношусь ко всему, что касается Тома. Его жизнь важнее и ценнее моей. На мою долю выпало счастье показать ему, на что можно с пользой ее употребить, — вот и все. Расскажите ему когда-нибудь, что я так сказала, хорошо?

— Ну, конечно… — Салли запнулась. «А почему бы вам самой не сказать ему об этом?» — хотела она добавить, но слова застряли у нее в горле.

Однако Надя поняла ее без слов.

— Я не обманываю себя, — сказала она спокойно. — Послезавтра я уезжаю в санаторий. Я бы не поехала, если бы не Клод и дети: так им легче будет. Очевидно, я уже не увижу их… И Тома тоже.

Салли не могла заставить себя произнести ни слова — ни одной из тех глупых ободряющих фраз, какие говорят в таких случаях. Да и что можно сказать женщине, которая так спокойно и здраво относится к своей близкой смерти? И словно желая сгладить это ощущение неотвратимого конца, Надя продолжала с наигранной небрежностью:

— Да, скверная болезнь — горловая чахотка, но оставим эту тему. Мне хочется поговорить а вами в другом.

Салли приготовила чай и подала его в своих лучших чашках — этим она доказывала самой себе, что хорошо принимает миссис Оуэн ради Тома. За чаем Надя вдруг сказала, улыбнувшись своей удивительной сияющей улыбкой:

— Мне очень жаль, что мы не встретились раньше.

— Мне тоже. — Салли к этому времени уже перестала чувствовать себя натянуто, и ей не терпелось узнать, чем живет эта женщина. — Расскажите мне про ваши идеалы.