Возможен и такой вариант: Дубняка могли послать фашисты в партизанский отряд с заданием, и после того, как он втерся в доверие к народным мстителям и выдал их, Вейс решил его использовать по такому же заданию в Западной Украине. Поэтому и убрал из села пораньше, чтобы на него не пало подозрение.

Котловский возвратился в сельсовет. Едва он появился в дверях, как услышал нетерпеливый возглас председателя сельсовета;

— Товарищ майор, интересная новость имеется!

Рядом с председателем сидел круглолицый мужчина с вислыми усами. При появлении майора он встал, шагнул навстречу и протянул руку.

— Лисняк, — представился он и сразу же заговорил оживленно, выбрасывая по нескольку слов одним залпом. — Прослышал от председателя, что вы интересуетесь действиями партизан, — говорил Лисняк. — Подумал, могу пригодиться. Вот какое дело. Я-то в армии был. А мой двоюродный брат во время войны сюда приехал, по заданию подпольного обкома, налаживать связь с партизанами. Снял комнату в селе, столярничал и потихоньку организовывал на­род. Вот он бы вам здорово помог. Он тут недалеко в райцентре живет.

…На стук Семену Игнатьевичу открыла дверь красивая чернобровая женщина с ярким румянцем во всю щеку. Узнав, что нужно майору, она огорченно протянула певучим голосом:

 — Не повезло вам, товарищ майор. Муж на курорт в Трускавец уехал. Может, я вам чем-нибудь помогу. Мы с мужем всю войну вместе были. Куда он, туда и я.

Котловский спросил у женщины, что она знает об отряде товарища Сергея и не слыхала ли фамилии Дубняк, или Степчак.

— О Дубняке слышала. В полиции рабо­тал. Предатель! В лицо его не видела, — мы с мужем в селе недолго жили. У мужа ведь такое задание было — наладить связь с партизанами — и назад. Да и случай такой вышел…

Она подождала, пока майор попросит рассказать о «том случае», и продолжала:

— У мужа рация была спрятана в ящике для инструментов. Пронюхал ли что полицейский, или так просто зашел проверить, но только он к ящику тому потянулся. Муж стамеской и двинул его по голове. Он у меня сильный, муж мой, и смелый, и вообще очень хороший! — В ее голосе прозвучала нескрываемая гордость.

— Муж мой тому полицейскому стамеской в висок целился, да не попал. Тот головой дернул, стамеска за ухом прошлась. Полицейский с перепугу бросился из дома в одну сторону, мой — в другую. Я тогда у соседки была. Муж заскочил да говорит: «В дорогу!» Я поняла: неладное случилось. Лишних слов тогда не говорили, было такое время…

Семен Игнатьевич вздрогнул. С предельной ясностью вспомнился Дубняк там, в комнате штаба, со склоненной головой, И шрам за ухом, чуть заросший волосами.

Котловский вынул из кармана фотографию Дубняка.

— Этого человека не знаете? — спро­сил он.

Женщина несколько минут всматривалась в фотокарточку, потом отрицательно покачала головой.

— А полицейский, что заходил к мужу?

Женщина подняла на Котловского удивленный взгляд.

— Я же сказала, что была тогда у соседки…

III

И опять Котловский смотрел в окно вагона на мелькающие просторы. И опять под перестук колес думал о человеке, в слова которого сначала поверил. Теперь сомнений почти не оставалось: Дубняк — враг. Можно вернуться в город и доложить начальству, и предателю придется расплачиваться. Припертый к стенке фактами, он сознается во всем.

Вздрагивал на стыках вагон, дребезжали крепления койки. Ныли на твердой полке кости майора. Хотелось скорее приехать домой, помыться, отдохнуть в чистой, мягкой постели. Появлялись услужливые мысли: «Обязанность выполнена, можно возвращаться».

Под равномерный стук колес возникали обрывки воспоминаний. Собственное детство, короткое и безрадостное. Отец погиб на войне в четырнадцатом году. Мать переселилась с тремя детьми в Среднюю Азию, к сестре, служившей в земстве врачом.

Семен Игнатьевич, будучи старшим в семье, поступил на работу. Революция перевернула все домашние устои. Тетку перевели в Бухару на борьбу с эпидемией. Мать к этому времени уже справлялась с небольшим хозяйством сестры и могла прокормить двух младших детей. Семен Игнатьевич, подхваченный волной общего воодушевления, очутился в Ташкенте. Там он вскоре стал адъютантом коменданта города. Шла напряженная борьба за укрепление советской власти. В минуты короткого отдыха и мирной беседы с комендантом он впервые услышал слова, принадлежавшие Дзержинскому:

«Чекист должен иметь горячее сердце, холодный рассудок и чистые руки».

И только много позже Семен Игнатьевич понял их сокровенный смысл. Как часто холодный рассудок спорил с горячим сердцем! За свою деятельность Котловский приучил себя к терпеливо-усидчивому ювелирному расследованию фактов, связанных с преступлением. Сердце всегда было на стороне человека, стоящего на краю пропасти. А холодному рассудку надлежало собрать факты и изложить их. Вот и сейчас сердце и рассудок гнали Семена Игнатьевича дальше, к возможности объективно установить истинное положение вещей.

Поезд мчал майора в западные области Украины. Обвинение должно быть веским, обвинять должны не догадки, а факты. Только они своим бесстрастным и неподкупным языком скажут — друг или враг Никита Дубняк. Ведь решается судьба человека! И, пока не проверено все, что можно проверить, пока остается хоть малейшая надежда, хоть крохотная вера в этого человека, нельзя останавливаться.

Во Львове Котловский сделал пересадку и скоро прибыл в небольшой город с остроконечной башней бывшей ратуши и круглой площадью. От этого города до Трускавца было всего полчаса езды на автобусе.

Майор сначала зашел в управление Министерства внутренних дел и долго беседовал с начальником управления.

Отсюда Семен Игнатьевич направился к зданию, где когда-то находилась немецкая комендатура. Он вошел в проходной двор. Вон там, в каменных подвалах, застенках гестапо, томились патриоты, приговоренные фашистами к смерти. Котловский подошел к одному из подвалов. Здесь сидел, если верить Дубняку, спасенный им партизан. Семен Игнатьевич вспомнил рассказ Дубняка: …«часовой увернулся от ножа и побежал через двор к воротам комендатуры. Я выстрелил раз — мимо. Он как раз около дерева пробегал.».

Ветвистый клен рос посреди двора. «А что, если пуля попала в дерево?» — поду­мал Семен Игнатьевич. Он осмотрел кору дерева сантиметр за сантиметром до высоты человеческого роста. В одном месте на коре сохранилась едва заметная отметина. Котловский вынул из чемоданчика складной нож и осторожно расчистил кору. Отметина проникала под кору в ствол дерева. Все глубже и глубже входил нож в ствол. И наконец кончик лезвия со скрежетом наткнулся на металл. Майор расширил отверстие и вынул из ствола маленький комок. В этом деформированном куске металла даже под лупой трудно было узнать пулю. И все же это была именно она.

Семен Игнатьевич привязал к гвоздику длинную нитку, гвоздик вставил в отверстие ствола, из которого была вынута пуля; ударяя ручкой ножа в шляпку гвоздика, укрепил его в стволе на месте пули; начал разматывать нитку так, чтобы она не касалась краев отверстия. Нитка протянулась через двор к двери подвала. Похоже, — стреляли отсюда.

Котловский вернулся к зданию управления МВД. Зашел в помещение, где хранились архивы. Долго разбирал желтые, с оборванными и обгоревшими краями, циркуляры, приказы и донесения гестапо, которые гитлеровцы не успели сжечь или увезти. В этих бумажках запечатлелся звериный офлик фашизма: приказы об истреблении, об угоне на каторгу, жалкие свидетельства минувшей власти, построенной на насилии. Майору Котловскому вспомнилась поговорка: «Можно прийти к власти, опираясь на штыки, но нельзя усидеть на штыках».

Нашлись здесь и следы Дубняка. В одном приказе говорилось, что Никита Львович Дубняк (кличка в полиции — «Степчак») зачисляется на должность заместителя начальника полиции по личной рекомендации унтер-штурмфюрера Вейса.