Гюда понимала, что пытался сказать Волк. Остюг был еще слишком мал, чтоб терпеть воспоминания. Рано или поздно тяжкие думы сломили бы его. Наверное, там, на корабле Орма, они-то и тащили его в царство мертвых. Бросившись на варяга — защищать сестру, он словно скинул их, как змея скидывает ставшую обузой шкуру. Он заставил себя возненавидеть прошлое, он придумал, в чем обвинить тех, кого любил ранее. Не помня прошлого, он смог примириться с нынешним. Так уж получилось…

Гюда вздохнула, провела ладонью по шее. На руке осталась красная полоска крови — Остюг все же порезал ее. Теперь он, наверное, сидел в избе, забившись в какой-нибудь угол, как затравленный зверь, и изо всех сил старался забыть сестру…

— Ты решила? — вопрос Орма вкрался в раздумья княжны, прервал их.

— Да, — она вновь посмотрела на окровавленную ладошку. Бедный Остюг, как он, должно быть, искренне мечтал никогда больше не видеть ее…

Гюда утерла кровь с руки краем рубашки, взглянула прямо в лицо Белоголовому, кивнула:

— Да. Я пойду с тобой.

Сборы были недолгими, и к вечеру драккары Орма уже входили в устье реки Халлингдалсэльв. Весла мирно плескали по тихой воде, мимо тянулись поросшие лесом берега с редкими вкраплениями больших серых валунов меж мшистых кочек, высокие скалистые кручи сменялись плоскими лядинами в кустарниковых зарослях. В уходящей желтизне солнца отражались темные облака, по речной ряби бежала золотистая закатная дорога, кто-то из урман на первом драккаре затянул длинную песню о пастухе, который влюбился в красивую девушку-финку, но та отказала ему в любви. Тогда несчастный юноша отправился в далекие страны добывать богатство, чтоб золотом и дорогими дарами покорить сердце красавицы. За многие годы странствий он стал великим воином, но девушка вновь отвергла его и его дары. Тогда влюбленный пастух пошел на берега Индаэльвен, в самые дебри колдовского леса Маркир, и там принялся обучаться колдовству у лесных троллей, скальных гномов и озерных фей. Он многому научился и однажды колдовством вызвал у своей возлюбленной страсть к себе, И девушка тут же предстала пред ним и принялась обнимать и целовать его, но оказалось, что, пока он учился колдовать, она состарилась и превратилась в дряхлую отвратительную старуху, которыми рано или поздно становятся все финки, даже самые прекрасные. Бедный колдун ужасно испугался и побежал прочь от страшной старухи. Он выбежал на берег большого озера Кальшеы и стал умолять озерную фею спасти его. Фея пожалела колдуна и спрятала бедолагу в глубине озера. Но влюбленная финка прыгнула в озеро со скалы и сама стала озерной девой. Отныне каждой весной, в канун смерти старой финки, вода в озере Кальшен поднимается так высоко, что, кажется, вот-вот выплеснется наружу и затопит весь мир, а Индаэльвен закипает и бежит к морю так быстро, что валит огромные деревья Маркира и несет их в море в своих водах, будто в ладонях. И никто не знает, почему так происходит, а на самом деле весь год колдун-юноша прячется от старой финки в чертогах озерной феи, куда финке никак не войти. Но весной фея выходит из озера, чтоб оросить жизнью окрестные леса, и тогда финка настигает отвергшего ее колдуна и вновь слышит отказ. И это вовсе не вода бежит весной по широкому руслу Индаэльвен, а злость и обида старой финки, которые…

Далее в песне перечислялись все несчастья, какие приносит людям гнев старой финки, поминались чьи-то мертворожденные дети, боги, тролли и прочая нежить…

В вечерней тишине песня разносилась далеко над озером, звонкий голос певца эхом отдавался в скальных yступах, путался в утиных камышовых заводях, заглушал дальний крик кукушки.

На берегу озера Тюррифьерд, близ поворота к реке Бегна, Орм приказал остановиться. Драккары тесно, борт к борту, встали в небольшой заводи с ровно поднимающимися вверх вересковыми берегами. Вместо сходен на берег перекинули весла. Орм с людьми спустился на берег, принялся обшаривать окрестности. Вскоре за невысокими валунами, прикрывающими заводь от реки, замерцал огонь костра. На драккаре остались лишь три сторожевых хирдманна и Гюда.

Княжна расстелила на досках палубы теплый полушубок, напоследок подаренный ей Хугином, уселась, принялась глядеть на слабый свет спрятавшегося за береговым камнем костра. Тишину вокруг не портили ни ночные шорохи зверья — для их полуночных забав время было слишком раннее, ни людские голоса — камни скрадывали их силу. Изредка из-за валуна, где горел огонь, доносился смех, иногда — невнятная речь. У борта драккара плеснула хвостом щука.

Гюда встала, перегнулась через борт. В воде серебристыми блесками носились стайки мальков. Выскакивали из воды, искрами мелькали в воздухе и вновь исчезали в темноте. Меж их мельтешением время от времени вода всплескивала, взбурливала, длинное пятнистое тело большой щуки разрезало волны мощным толчком, пугало взор склизкой гладкой чешуей.

С драккара, стоящего напротив, в щуку бросили камушек. Гюда вскинула голову, увидела на палубе соседнего корабля Харека. Волк опирался локтями о щитовую доску, грыз орехи, ошметками твердой скорлупы целился в щуку. Иногда попадал…

— Доброй охоты, — шутливо пожелала ему Гюда. Харек засмеялся, бросил под борт драккара целую горсть разгрызенных скорлупок, отряхнул ладонь от крошек:

— Нынче Орм не придет к тебе.

— Я знаю.

Княжна впрямь знала об этом. Вернее, чувствовала, что этой ночью ей нечего опасаться. Слишком тих и покоен был этот вечер, чтоб похотливые прикосновения рук Орма испортили его.

Подумав, Гюда поинтересовалась: — Почему Орм предлагал мне выбирать меж ним и Хугином? Ведь он считает меня своей рабыней. Харек выудил из мешочка на поясе еще одну горсть орехов, один сунул в рот. Блеснули белизной крепкие зубы, орех громко щелкнул. Харек сплюнул скорлупу в подставленную ладонь, пожал плечами: — Много причин…

— и?

Харек был не против разговора. Разгрыз еще один орех, начал:

— Он — мужчина. Всякий мужчина хочет, чтоб его предпочли другому.

Хитро глянул на княжну. В темноте его зрачки сузились, и теперь желтизна глаз стала различима гораздо явственнее, чем днем.

— Глупости! — улыбнулась Гюда. — Орм берет что хочет, а не то, что дадут.

— Может, и так… — Гладкая щучья спина мелькнула у самого борта. Харек резко и метко швырнул в нее скорлупой. Спина исчезла, а скорлупа закачалась на волнах маленькой плоской лодчонкой.

— Тогда — почему?

— Видишь щуку? — Харек ткнул пальцем в расходящиеся по воде круги. Гюда кивнула. В наползающей темноте Харек вряд ли мог заметить движение ее головы, однако, будучи уверен в нем, продолжил: — Эта рыба жива потому, что ее оберегают духи этого места. А может быть, она сама — речная владычица? Или она — бог Один в щучьем обличье? Ты знаешь, кто она на самом деле, княжна?

— Нет… — Гюда все еще не понимала, к чему клонит урманин. Она слабо различала его лицо, видела лишь шевелящийся темный силуэт на красном закатном небе.

— А ты, княжна? Почему ты жива? Ведь со скалы Хель прыгали многие — кто спасал от набежавших врагов свою честь, а кто заставлял прыгать вниз самих плененных врагов, но ни один из прыгнувших не выжил… Так почему жива ты, дочь князя? Тебя оберегает владычица Хлин? Или, может быть, ты всего лишь кажешься дочерью князя, а на деле просто принимаешь ее обличье? Ты — рабыня, но Норны слепы, а люди еще и глупы…

Теперь Гюда догадалась. Если то, о чем говорил Харек, правда, то Хугин наверняка решил, что она — дух или оберегаема духом. Приютить у себя в усадьбе такого человека, значит, получить заступничество от еще одного духа или богини.

— Хугин просил отдать меня? — спросила Гюда.

— Он желал получить плату за гостеприимство. Орм не хотел ссориться — Борре хорошее место для отдыха, после долгого пути в Восточные страны[119]. Но Орм не хотел отдавать тебя. Они долго торговались и порешили, что ты сама скажешь, кто станет твоим хозяином. Ты сказала.