— Ты свободна, Гюда, дочь князя Альдоги.

Потом было веселье — не дожидаясь вечера, Хальфдан устроил пир. Едва увидев Рагнхильд, он объявил дочь Оленя своей женой. Никто не спорил. Рагнхильд привычно высокомерно улыбалась, даже сказала что-то про вещий сон, который она видела накануне ночью и который предрекал ей счастливое замужество, а ее мужу — великую власть. Не долго думая, Хальфдан объявил свою будущую жену мудрой женщиной, зреющей пророческие сны.

При этих словах Гюде вспомнился рассказ темноволосой Айши о старухе-сновидице. Недаром все-таки Рагнхильд внимательно слушала ее историю. Выслушала, запомнила и обернула-таки себе во благо… Зато историю о снах не слышал Хальфдан, Хотя и ей, и ему эта свадьба была на руку — Черный обретал большую власть, становился родичем конунгов Йотланда и Датской земли, Рагнхильд делалась женой самого могучего конунга Норвегии. Так что выдуманный Рагнхильд сон оказывался в руку.

Впрочем, ее будущее Гюду не беспокоило. На пиру княжна, как и другие женщины, подносила воинам пиво, сменяла блюда с едой и то и дело косилась на молчаливого Бьерна, устроившегося на скамье, недалеко от желтоглазого Харека и узколицего Кьетви. Бьерн больше пил, чем ел, изредка улыбался, слушая похвальбу Харека о том, как он ловко подпалил избу с воинами Хаки Берсерка. Волк так хвастался, будто, спалив живьем множество людей, он стал героем…

Старик Финн лепился поближе к Бьерну, но за стол не садился. Рабский ошейник с него сняли, но, похоже, лекарь уже выбрал себе нового хозяина. Его же выбрала и Гюда. Проходя мимо, обдавала Бьерна улыбкой, касалась ненароком его спины или волос на затылке, перегибаясь через его плечо, почти налегая на него животом, щедро накладывала еды в блюдо урманина. Княжна сама себя не узнавала. А когда подавать более стало нечего, она терпеливо пристроилась рядом с Финном у столба, подпирающего крышу избы, прямо за спиной Бьерна. Скрестила руки на животе, прислушалась к неспешно плывущему над столом разговору. Говорил Харек;

— По весне я пойду на Бегну, погляжу, целы ли драккары Орма. Ты пойдешь со мной, Кьетви?

Узколицый Кьетви согласно закивал. Чавкнув, выудил изо рта обглоданную рыбью косточку, сплюнул на пол:

— Я пойду. А ты, Бьерн? Ты хороший ярл, мы все охотно принесем тебе клятву верности. Отсмолим корабли, спустим на воду, и можно будет пойти в Свею или к берегам эстов. У эстов мало добра для хорошей добычи, но они плохие воины.

— Я пойду в Альдогу, — сказал Бьерн.

В груди княжны гулко бухнулось сердце. Она ждала этих слов.

— Я обещал отвезти сестру князя Избора домой. Я сделаю это. И возьму с собой Рюрика. В Агдире у Великолепной ждут три драккара. Один я отдам Латье. Один — Рюрику. Один — мой.

— Рюрик слишком молод, чтоб владеть драккаром, — засомневался Кьетви.

— А Рюрик захочет уйти с тобой? — перебил его Харек.

— Великий Один, конечно, захочет! — вместо Бьерна откликнулся Кьетви. — Бьерн же дает парню целый драккар! Xal За тебя, Рюрик! — Кьетви приподнял руку с кубком. По краю кубка текла пена, сползала на пальцы старого воина. — Ты был прав, обещая вернуться в Вестфольд свободным ярлом!

В Вестфольд? Ярлом? Гюда помнила слова Остюга, затеявшего драку с местными мальчишками. Как он тогда крикнул обидчику: «Я вернусь ярлом, чтоб назвать рабом тебя! »

Княжна впилась ногтями в теплую древесину столба, вдавилась в него спиной, чтоб не упасть. Будто во сне она увидела, как с дальнего конца стола поднялась маленькая мальчишеская фигурка. Блик факела высветил лицо мальчишки. И пусть все вокруг называли этого худого подростка непонятным урманским именем, Гюда знала, как он был наречен в своем Роду! Его звали Остюг, и он был ее братом…

Остюг перегнулся через стол, принял от Кьетви рог, одним махом опрокинул в рот, закашлялся. Наливаясь краснотой, вытер рукавом губы. Над его верхней губой уже пробивался едва заметный пушок, пиво осело на ней белой пеной. Он не заметил спрятавшуюся в тени Гюду. Прокашлявшись, смущенно улыбнулся Бьерну, лавируя меж веселящимися людьми, пробрался на свое место.

Черный конунг потребовал песню. Взобравшись на перевернутую скамью, Тортлав затянул длинную путаную вису[189] о победах могучего сына Асы и о красоте и мудрости его будущей жены Рагнхильд. В такт словам урмане притоптывали, хлопали в ладоши. Виса нравилась.

— В усадьбе Хаки я видел твою женщину, — вдруг, в перерыве между кенингами[190], сказал Бьерну узколицый Кьетви. — Она осталась с Берсерком. А Харек даже говорил с ней…

Тортлав заорал что-то о вещих снах красавицы Рагнхильд и ее будущем огромном и знаменитом потомстве. Его голос заглушил разговор.

— Сказал о тебе… Осталась… умереть… хвити… Финн сказал… — расслышала Гюда обрывки фраз Харека. И отшатнулась от взметнувшегося со скамьи Бьерна, от его темного лица, от взгляда, прошедшего сквозь нее, стремящегося туда, в мертвую усадьбу Хаки Берсерка, к белокожей и темноволосой хвити…

Бьерн уже был возле двери, когда Гюда рванулась за ним следом, понимая — его нельзя отпускать, Пока он еще не ушел — ничего не случилось, она может удержать его, напомнить об обещании, которое он дал Избору. Она может потребовать, чтоб Бьерн остался с ней и забыл о хвити…

Чья-то костлявая рука поймала сзади край ее рукава, удержала. Оглянувшись, княжна увидела Финна. Старик упрямо цеплялся за ее руку.

— Не надо, — он кивком указал на захлопнувшуюся за Бьерном дверь. — Он вернул тебе свободу, а весной, когда сойдет лед, вернет дом и брата. Позволь же нынче ему вернуть свою женщину. Она отправила тебя к нему, проявив большую щедрость. Неужели тебе не стыдно быть жаднее маленькой бездомной хвити, дочь князя?

Стыдно? Гюда давно не слышала этого слова. Она забыла, что такое стыд. У рабов нет стыда. Но у дочери князя…

— Что ты говоришь, старик? Что за глупые мысли бродят в твоей голове? Может, ты решил, что я хочу удержать Бьерна? Может, ты подумал, что простой ярл достоин меня, дочери князя? — стискивая ладони в кулаки и едва сдерживая готовые подступить к глазам слезы, надменно вымолвила княжна. Вырвала рукав из цепких пальцев лекаря, отвернулась, прошептала, едва слышно, стараясь уверить саму себя: — Он лишь слуга для меня. Пусть идет…

Глава тринадцатая

ДВОЕ

Вьюга оплетала Айшу ледяным полотном, притка не ощущала онемевшего тела, в тугом коконе холода она не могла шевелиться. Зато она отчетливо видела перед собой того бога, который — она знала это — когда-нибудь непременно придет к людям и прогонит старых, жестоких богов…

У ее бога было худое светлое лицо, мягкие вьющиеся волосы и короткая бородка. Он был молод, но его большие голубые глаза таили в себе великую скорбь…

— Айша, — услышала она его ласковый голос, глубокий и теплый.

Она хотела открыть глаза, но веки не слушались ее. Однако Айша и так видела своего нового бога. Он обнял ее, нежно, будто маленького ребенка, и она растворилась в его объятии.

— Ты будешь жить… — сказал он. А потом отступил, исчез, пропустив к ней кого-то более настырного, И его руки стали другими — вцепились Айше в плечи, затрясли, принялись тереть лицо, больно сдирая обмороженную кожу:

— Слышишь меня?!

Ей было очень больно улыбаться. Губы кособочились, неприятно растягивая щеки. Зато слипшиеся ресницы, хоть и неохотно, поддались ее усилиям, приоткрылись.

В мутной пелене над Айшей закачалось знакомое лицо, проявилось из тумана и вьюги. На бритом лбу и темных, заплетенных в косицы волосах оседали снежинки…

Бьерн снял шубу и теперь старательно запихивал в нее Айшу, как барсук заталкивает крупную добычу в свою нору. Снег таял на его плечах, тонкая ткань рубашки прилипала к коже.

— Не бойся, — у нее почти пропал голос, остался один сип. — Теперь я не умру… Я больше не хвити…