– Не обязательно, – говорил, – на кромке зверем станешь. Есть там три времени, в кои облик человеческий еще силу имеет. Первое время – слияние. Это когда входишь на кромку. Второе – срединное, когда дело, за каким пришел, с ведогоном в единое слившись, вершишь, и третье – когда уходить надо.

– А если не уйдешь? – спрашивал Бегун, внимая волху, словно мальчишка, страшную сказку услышавший.

– После третьего времени ведогон над человеком верх берет, тогда уж от него не избавишься… – важно завершал речь волх.

И при этом на меня косился, будто недоговаривал нечто важное. Знал я – считает он меня ведогоном, над человеком верх взявшим, да обиды на него не было – не те уж мои годы, чтоб по пустякам кулаками махать… Правда, раз ввязался в спор:

– Коли я – ведогон, то как же я с кромки сошел? Ты говоришь – третье время уж никого не выпускает.

– Верно. – Чужак кивнул. – Да только – что любой кромешник против богов? Боги тебя обратно выпустили, видать, умолил их кто-то, жизнь свою за тебя отдал.

Спорили мы под вечер, когда все уж спали давно. Мне после Валланда ночами плохо спалось, а волх когда спал – вовсе неведомо, вот и сидели мы возле огня, болтали о пустом. Луна на снегу серебром дорогу вычеркивала, и показалось вдруг, будто рассыпались по снежной простыне русые девичьи волосы и шепнул, едва слышно, лес: «Ия…» Я тогда чуть не поверил Чужаковым россказням, хорошо – хрюкнул во сне Медведь, переворачиваясь на другой бок, прогнал наваждение. Зато подозрения пришли. Немногим я доверял, а на Чужаковы добрые помыслы и вовсе не полагался. Волх по доброте душевной никому помогать не стал бы – ни друзьям, ни врагам, да и разницы меж ними он не разбирал. Не из дружеского участия он с нами пошел…

Я на спящих покосился. Дышали они ровно, веками не дергали – крепок оказался сон подлунный…

– Спросить что хочешь? – заметил мое волнение Чужак. – Спрашивай, спят они.

– Я тебя не первый день знаю, – зашел я издалека.

Чужак поморщился. Ясно – не любит долгие смутные речи слушать, сам лишь болтать их горазд. Я хмыкнул, спросил коротко:

– Почему ты с нами?

– По дороге нам. Я вам помогу, вы – мне…

Это больше на правду походило, чем его дружеское сочувствие и бескорыстная помощь.

– Чем же мы тебе помочь можем?

– Там поглядим, – уклончиво ответил он. Хитрый зверь, матерый… Слава богам, нет у него тяги к власти, а то Рюрик и не заметил бы, как собственную избу подпалил вместе с челядью…

– Про тебя так тоже думать будут, а того, кто тебе правой рукой станет, деревьями на четыре стороны разорвут, будто вора, – неожиданно сказал он. – Только ты того не узришь, вернешься в то время назад на кромку. Выйдет срок твоему человечьему телу…

Шепчу я, что ли, вслух иль губами шевелю, когда думаю? Уж который раз он мои мысли ловит, на незаданные вопросы ответ дает… Я вернулся к прежнему разговору:

– А коли разойдутся наши пути?

Он пожал плечами, звякнул золотыми змеями на руках:

– Вряд ли. Всем нам Ядун нужен. Мне – по воле Магуровой, вам – из-за Вассы… Один человек двумя путями не ходит…

– Зачем Васса к Ядуну пошла? Неужто на болотников жаловаться? – удивился я.

– Не к нему она шла, да к нему попала. Проклятый волх! Что ни слово – то загадка. Попробуй пойми его!

Я отвернулся от костра, лег спать. Коли собеседник шибко умен, при нем лучше помалкивать…

А на другой день мы в Волхский лес вошли. Чужак, прежде чем под его сень ступить, яркий рыжий волос из котомки вынул, поднял его к солнцу на ладони, попросил:

– Ветры буйные, длиннобородые крестовые да быстрые дорожные, жгучие северные да ласковые южные, злые заморские да знакомцы родимые, дотянитесь до моей руки, утрите мою ладонь, отнесите сей подарочек той, что пред кромкой сидит, вход сторожит! Отоприте семь засовов, отпустите красну девицу, а после жеребцом по лугам пронеситесь, о последнем волхе потризнуйте…

Сильный порыв ветра ударил меня в спину, промчался по верхушкам деревьев, сорвал с руки Чужака золотую искру. Болотники дружно ахнули. Мне тоже не по себе стало – это ж надо было волху так вовремя заговор свой сказать! Или ветры его и впрямь услышали? Быть такого не могло… Ролло бы сейчас от души над моим вытянутым лицом посмеялся!

Волх себе не изменил. Коли начал чудить, то уж не сразу кончит… Рванулся за волоском в чащу. Эрик от него лишь на полшага отстал, да и болотники заспешили, а я не очень торопился. В лесу ветер не погуляет – далеко бежать не придется, по голосам своих сыщу…

Как я думал, так и вышло. Волосок бросило под орешник – и ста шагов не вышло.

– Здесь. – Чужак уселся на снег, развязал мешок. Странно было смотреть на него – чудилось, будто волх сам верил в то, что творил. А уж наши мужики точно верили. Вылупились на Чужака. Каждый нож, из котомки вынутый, ошалелыми глазами провожали. Лес кругом стоял таинственный. Я припомнил Лешачиху… Интересно, где она сейчас гуляет, кого запугивает? Помнит ли нас, болотников неведомых?

Чужак разложил перед собой ножи, вздохнул глубоко и, склоняясь к каждому поочередно, начал заговор нашептывать и втыкать их в землю. Ровненько, словно густой гребешок для Лешего из них сделать хотел. Я вслушался.

Первый брат – замок отомкнет.

Второй брат – узду оборвет.

Третий брат – сторожа заговорит.

Четвертый брат – ворота отворит.

Пятый брат – на вороп пойдет.

Шестой брат – за собой позовет.

Седьмой брат – от бед оградит,

Восьмой брат – просвет углядит.

Девятый брат – на кромку взойдет.

Десятый брат – за ним проведет.

Срединный брат – глаза замутит.

Дюжинный – назад воротит!

Уже двенадцать ножей было воткнуто, а один все еще лежал у ног Чужака. Волх поднял его, аккуратно воткнул в один ряд с остальными и прикрыл сверху еловой веткой:

– А тебе, предатель, в дому сидеть, в дому сидеть, на дорогу глядеть!

Едва он договорил – смолк лес. Такой тишины мне отродясь слышать не доводилось.

Охотники заозирались испуганно, а Эрик даже за меч схватился.

– Это он меня провожает… – Чужак встал, вскинул голову, закричал громко, протяжно: – Прощай, лес родимый! Не поминай лихом!

Тишина зазвенела, зазвучала голосами. Зашелестел ветер по верхам деревьев, послышался в отдалении сторожкий шаг незнакомого зверя, задолдонила о своем зигзица – ку-ку, ку-ку…

– Вот и все… – Чужак сел, обхватил голову руками, уронил ее на колени. – Все…

– Неужто теперь никогда вернуться не сможешь? – пожалел его Бегун. – Может, и не ходить тебе на эту… В общем… Как ее…

– Кромку, – услужливо подсказал Медведь. Волх поднял на них глаза, радужные всполохи пробежали по лицам, озарили их ярким светом.

– Чужой я здесь… Словно и не был…

Если притворялся он, то так мастерски, что даже я ему поверил. Ненадолго, правда, но поверил…

Медведь, неуклюже переминаясь с ноги на ногу, спросил:

– А что теперь-то делать? Прыгать через эти ножи, что ли?

– Нет, братец, меж ними проползать! – Лис шутить не перестал, а по глазам видно было – трусил. Зверя никакого не боялся, самого волха приструнить смог, а перед неведомой судьбой трусил. От страха и шутил…

– Перешагнуть просто… – Волх взглянул на небо. Оно уже розовело – клонился день к вечеру, терял краски. – Как тень от предателя с братьями поравняется, так и перешагивай…

– Какого предателя? Какими братьями? – не понял Эрик.

Они с волхом редко говорили – не сразу вековая вражда забывается, но все же не было меж ними былой ненависти. Вот и теперь ньяр спрашивал доверчиво, дружески. Чужак с ответом не задержался:

– Тринадцатый нож, под елью воткнутый, – предатель. Едва мы перекинемся, он веткой прикроется, а как третье время выйдет – вовсе из земли вылезет.

– Почему?

– Предатель он. Вырвется из земли, закроет нам обратный путь. Кто через тринадцать братьев перекидывался, тот через тринадцать и обратно ворочаться должен. А ежели сей нож злой человек отыщет да в прежнюю лунку воткнет, будет он над нами могучую власть иметь… Потому и скрываю его под елочкой, чтоб не полонил никто…