Преподобный Конрой поднялся на ноги и протянул ему ладонь.
– По рукам, сэр.
Никола Тесла ввел Сэмюэла Клеменса в предвыборный штаб Брайана, особенно тесно перезнакомив его с электриками и телевидеонщиками. После этого они с мистером Кзито вновь удалились в свою Лонг-Айлендскую лабораторию трудиться над вопросами беспроводной передачи электрических волн.
Мисс Бернар уехала с ними. Сэма это несколько задело, возможно потому, что три года назад его оставила сперва Клара, а потом Ливи, и с тех пор он очень остро ощущал неуют от отсутствия женского общества. Причем речь шла не столько о примитивных радостях плотских утех, сколько о милом и простом человеческом общении. А общаться с мисс Бернар было истинным удовольствием. Он и не предполагал, что будет так по ней тосковать.
И что, спрашивается, такого она нашла в этом Тесле? Вряд ли ее влекли к нему восхищение его умом и страсть, как водится между мужчинами и женщинами. О да, Тесла был человеком титанических страстей… но страсти его были, как бы это сказать, эфирного свойства. Во всяком случае, никоим образом не соприкасались с физической, чувственной стороной бытия.
Тем не менее Клеменс задержался при штабе Брайана: ему интересно было взглянуть на происходившее изнутри. Он наслаждался доброжелательным обществом телевидеонщиков; те, возможно, были не такими утонченными собеседниками, как мисс Бернар, но с ними тоже было по-своему интересно. Это были очень молодые, угловатые и застенчивые ребята, казавшиеся неуклюжими щенками, – но только до тех пор, пока не запускали руки по локоть в какую-нибудь динамо-машину. Они были помешаны на электричестве и механизмах и поголовно мечтали в новом столетии сколотить состояния как успешные изобретатели.
Электрическая рубка телевидеонщиков считалась совершенно секретной, во всяком случае посторонним вход туда был строжайше запрещен. Сэму, однако, на секретность было глубоко наплевать, и он просиживал у ребят по полдня, наблюдая, как они возятся с аппаратурой, и слушая их рассказы о Тесле. Сэм поневоле вспомнил, как несколько лет назад сам пробовал силы в изобретательстве и чуть было не изобрел машину для набора текста. Теперь вот оказалось, что этой историей можно было заставить слушателей хохотать до слез… хотя в реальной действительности она означала несколько лет труда, потраченного впустую, не говоря уже о разочаровании и денежных затруднениях.
Другие полдня Сэм проводил среди зевак (которых здесь было множество), разыгрывая давно привычную роль великого писателя и с небрежной благосклонностью принимая маленькие знаки внимания вроде бокала виски или хорошей сигары.
В настоящее время штаб базировался в отеле "Глориана". Телевидеонная рубка вместе с ее электрическим динамо на паровом приводе располагалась в соседнем пустующем помещении. Правда, именно сейчас парни взяли перерыв и отправились в город, так что Сэм сидел в вестибюле. Мебель здесь вся была покрыта чехлами в цветочек, а окна снабжены изящными розовыми занавесочками – казалось, будто сидишь внутри именинного торта.
Однозначного мнения о Брайане Сэм пока так и не составил. Вот уже неделю этот человек проповедовал с телевидеонного экрана Евангелие. И каждодневно призывал зрителей жертвовать деньги, дабы он, Брайан, мог продолжать трудиться во славу Господа.
Трудиться во славу Господа!… Сэм даже фыркнул про себя. Эти телевидеонные проповеди были величайшим жульничеством, какое видел свет. Людей так гипнотизировали живые движущиеся огоньки, что всякий раз, когда Брайан заговаривал о деньгах, чеки, векселя и наличные лились к нему словно река, вырвавшаяся из запруды. Нет, конечно, Брайан не был хитрым мошенником из Чикаго, он производил впечатление человека искренних убеждений. Но эти каждодневные проповеди изменяли его просто на глазах. И еще бы – ведь верующие зрители совершенно неожиданно начали приносить ему гораздо больше денег, чем все политические спонсоры, вместе взятые. Соответственно, политические спичи Брайана все больше окрашивались религией. А в самой последней он прямо призвал внести в Конституцию сразу две поправки. Одна должна была установить в стране сухой закон, другая – искоренить преподавание дарвинизма.
…И вот он шел сюда, проталкиваясь сквозь тучи приспешников и прихлебателей. Готовясь к встрече с великим человеком, Сэм срезал кончик сигары, чиркнул спичкой, раскурил сигару и отнял ее ото рта.
– Итак, мистер Клеменс, как вам моя последняя речь? – осведомился Брайан. – Прошу, скажите мудрое слово.
Сэм покачал головой.
– Мистер Брайан… Ваше шоу превыше всяких похвал, но, увы, лично я человек слишком испорченный, чтобы целиком разделить вашу точку зрения.
– Что за чепуха, мистер Клеменс!
– Но раз уж вы спрашиваете…
– Говорите, мистер Клеменс, говорите, пожалуйста.
– Раз уж вы спрашиваете, я бы посоветовал вам не слишком напирать на необходимость упомянутых вами конституционных поправок.
Брайан рассмеялся.
– Ну, при вашей всем известной любви к виски, чему тут удивляться…
– Я не только о сухом законе. Я и законодательный запрет дарвинизма имел в виду.
– Атеистам будет позволено преподавать теорию эволюции сколько душе угодно, но только не в государственных школах. Вы же умный человек, мистер Клеменс! Неужели вы происходите от обезьяны?
Сэм глубоко затянулся сигарой.
– Послушать моих друзей, так еще от чего похуже, чем обезьяна… Иные люди стоят ближе к обезьяне, иные дальше, но, по-моему, если уж говорить о происхождении человека от обезьяны, это обезьянам, а не людям следовало бы оскорбляться!
– Мистер Клеменс, я, право, не знаю, сердиться на вас или смеяться. Вы у нас, может быть, скрытый атеист? Не верится мне, чтобы ваши истинные убеждения соответствовали тем речам, которые я только что от вас услышал. Какова, собственно, ваша жизненная позиция?
Клеменс снова затянулся, прежде чем говорить.
– Ну, на мой взгляд, мистер Брайан, жизненная позиция – вещь двуединая. Есть кредо, о котором мы говорим на публике и излагаем в газетах, и есть глубоко личные убеждения, о которых мы предпочитаем не распространяться.
– Никак не могу с вами согласиться, мистер Клеменс. Если я истинно верую во что-то, я объявляю об этом всем и каждому без утайки. А ваши слова, по-видимому, следует понимать так, что вы всех людей поголовно считаете лжецами?
– Не то чтобы в прямом смысле лжецами, нет, сэр, ни в коем случае. Просто кое-кто оставляет свое мнение при себе, вот и все.
– Так скажите же мне это ваше глубоко личное мнение. На чьей вы стороне в великой битве Господа с Сатаной?
Марк Твен попыхивал сигарой, пристально глядя на Брайана. Шерстяной костюм-тройка, часы на золотой цепочке, круглое открытое лицо… Одежда политика и сущность фермера. Это было видно невооруженным взглядом. "Да гори оно все синим огнем…" – подумалось Сэму.
– Хотите всю правду, мистер Брайан? Хорошо, скажу вам, как на духу. Полагаю, я не отказался бы присоединиться к мистеру Сатане.
– Мистер Клеменс, есть некоторые материи, по поводу которых шуточки неуместны, и думается, мы затронули как раз такой вопрос.
– Хорошо, мистер Брайан, выражусь иначе. Мне представляется, что Писание мажет мистера Сатану черной краской и всячески его оскорбляет, а самому ему высказаться никто не дает.
– Отнюдь, мистер Клеменс, отнюдь! Громкий голос Сатаны мы слышим каждодневно и ежечасно. А вот голос Господа нашего, наоборот, скромен и тих, и, покуда мы не замрем в молчании, нам его не услышать.
– Чушь! В мире полным-полно горлопанов от христианства, и вы – один из этого множества, разве что выступаете несколько успешней других. Да что там, иной раз улицу не перейти, не напоровшись на десяток-другой самодовольных проповедников, вещающих столь же расплывчато, сколь и благочестиво! Сами-то себя вы хоть слышите?… А что до Сатаны – по-моему, парня кругом оболгали, и, честно вам скажу, – жду не дождусь личной с ним встречи, чтобы выслушать его версию событий!