Есть два огня: ручной огонь жилища,

Огонь камина, кухни и плиты,

Огонь лампад и жертвоприношений,

Кузнечных горнов, топок и печей,

Огонь сердец – невидимый и темный,

Зажженный в недрах от подземных лав..

И есть огонь поджогов и пожаров,

Степных костров, кочевий, маяков,

Огонь, лизавший ведьм и колдунов,

Огонь вождей, алхимиков, пророков,

Неистовое пламя мятежей,

Неукротимый факел Прометея,

Зажженный им от громовой стрелы.

Костер из зверя выжег человека

И сплавил кровью первую семью.

И женщина – блюстительница пепла

Из древней самки выявила лики

Сестры и матери,

Весталки и блудницы.

С тех пор, как Агни рдяное гнездо

Свил в пепле очага, —

Пещера стала храмом,

Трапеза – таинством,

Огнище – алтарем,

Домашний обиход – богослуженьем.

И человечество питалось

И плодилось

Пред оком грозного

Взыскующего Бога,

А в очаге отстаивались сплавы

Из серебра, из золота, из бронзы:

Гражданский строй, религия, семья.

Тысячелетья огненной культуры

Прошли с тех пор, как первый человек

Построил кровлю над гнездом Жар-птицы,

И под напевы огненных Ригвед

Праманта – пестик в деревянной лунке,

Вращавшийся на жильной тетиве,

Стал знаком своеволья —

Прометеем.

И человек сознал себя огнем,

Заклепанным в темнице тесной плоти.

На отмели незнаемого моря

Синбад-скиталец подобрал бутылку,

Заклепанную

Соломоновой печатью,

И, вскрыв ее, внезапно впал во власть

В ней замкнутого яростного Джина.

Освободить и разнуздать не трудно

Неведомые дремлющие воли:

Трудней заставить их себе повиноваться.

Когда непробужденный человек

Еще сосал от сна благой природы

И радужные грезы застилали

Видения дневного мира, пахарь

Зажмуривал глаза, чтоб не увидеть

Перебегающего поле фавна,

А на дорогах легче было встретить

Бога, чем человека,

И пастух,

Прислушиваясь к шумам, различал

В дыханьи ветра чей-то вещий голос,

Когда, разъятые

Потом сознаньем, силы

Ему являлись в подлинных обличьях

И он вступал в борьбу и в договоры

С живыми волями, что раздували

Его очаг, вращали колесо,

Целили плоть, указывали воду, —

Тогда он знал, как можно приневолить

Себе служить Ундин и Саламандр,

И сам в себе старался одолеть

Их слабости и страсти.

Но потом,

Когда от довременных снов

Очнулся он к скупому дню, ослеп

От солнечного света и утратил

Дар ясновиденья

И начал, как дитя,

Ощупывать и взвешивать природу,

Когда пред ним стихии разложились

На вес и на число, – он позабыл,

Что в обезвоженной природе живы

Всё те же силы, что овладевают

И волей и страстями человека.

А между тем в преображенном мире

Они живут.

И жадные Кобольты

Сплавляют сталь и охраняют руды.

Гнев Саламандр пылает в жарких топках,

В живом луче танцующие Эльфы

Скользят по проводкам

И мчатся в звонких токах;

Бесы пустынь, самумов, ураганов

Ликуют в вихрях взрывов,

Дремлют в минах

И сотрясают моторы машин;

Ундины рек и Никсы водопадов

Работают в турбинах и котлах.

Но человек не различает лики,

Когда-то столь знакомые, и мыслит

Себя единственным владыкою стихий:

Не видя, что на рынках и базарах,

За призрачностью биржевой игры,

Меж духами стихий и человеком

Не угасает тот же древний спор;

Что человек, освобождая силы

Извечных равновесий вещества,

Сам делается в их руках игрушкой.

Поэтому за каждым новым

Разоблачением природы ждут

Тысячелетья рабства и насилий,

И жизнь нас учит, как слепых щенят,

И тычет носом долго и упорно

В кровавую расползшуюся жижу,

Покамест ненависть врага к врагу

Не сменится взаимным уваженьем,

Равным силе,

Когда-то сдвинутой с устоев человеком.

Каждой ступени в области познанья

Ответствует такая же ступень

Самоотказа:

Воля вещества

Должна уравновеситься любовью.

И магия:

Искусство подчинять

Духовной воле косную природу.