— Сколько времени потребуется для смены? — спросил он.

— Около 40 минут.

— Давайте! Сменяйте!

Придя на полустанок, я сразу же предложил Угрюмову: «Звоните Гастиловичу, представляетесь как комдив, потом докладываете обстановку, а в заключение скажите — сюда

прибыл и начальник штаба дивизии»

— Я не буду с ним говорить.

— А вот это и неразумно. Тебе что, хочется быть отстраненным в боевой обстановке? Ведь даже если фронт не утвердит это отстранение, то Гастилович добьется твоего перевода в другую армию и за тобой так и потянется хвост отстраненного. Лучше сделай вид, что не принял всерьез его отстранение и веди себя, как будто ничего не случилось — и я протянул ему трубку.

Он вызвал Гастиловича: «Докладывает Угрюмов. Обстановка следующая…» И он доложил обстановку за дивизию, а не за 129 полк. Закончил словами: «Сюда прибыл начальник штаба и сообщил о вашем разрешении сменить КП»

— Дайте трубку Григоренко — буркнул Гастилович.

— Вы действительно на полустанке? — спросил он меня.

— Так точно. Здесь развитая оросительная система. Наши подразделения воспользовались оросительными канавами и потому их не видно было с вашего НП. Сейчас передовые подразделения продвинулись километра на 2, но остановлены командиром дивизии, так как противник накапливает на окраине Трстэна танки и самоходки, по-видимому, готовит контратаку. Поэтому пехоту решено задержать до подхода противотанковых огневых средств. Сейчас мимо нас как раз идет Васильев (истребительно-противотанковый дивизион).

Через некоторое время началась танковая контратака противника. Артиллеристы вели себя героически. Подбили 4 танка и две самоходки. Один из танков натолкнулся на орудийный снаряд в 20 метрах от нашего командного пункта. Взрыв танкового боезапаса сбросил башню, танк перевернулся на бок и загорелся. Я все время комментировал ход боя Гастиловичу, и он окончательно утвердился в продвижении нашей дивизии. В связи с этим перенес свои «заботы» на дивизию генерала Васильева, которая так, пока что, и не двинулась с исходного положения. Наши полки (129 и 310), отразив танки врага, перешли в наступление и примерно к 13.30 подошли к окраине Трстэна, угрожая перерезать шоссе. В связи с этим противник начал отводить свои войска в полосе нашего левого соседа — 137 сд. Сосредоточившись на бое за Трстэну, мы как-то забыли о Хыжне. Но, вдруг, часов около 14 оттуда раздался сплошной клекот пулеметов, непрерывно гремели орудия.

— Что там у вас в Хыжне творится? — подозвав меня к телефону, спросил Гастилович.

— Я еще донесения не имею, но полагаю, что кульминация наступила. Считал бы целесообразным возвратиться туда и лично руководить дальнейшими действиями.

— Вы командир дивизии, Вы и решайте, где вам целесообразнее находиться.

— Есть решить этот вопрос с командиром дивизии — сделал я вид, что не понял его, и положил трубку. С тревогой подождал, станет ли он меня поправлять. Телефон молчал.

— Николай Степанович! Разреши мне отправляться в Хыжне. Гастилович сказал, чтоб этот вопрос решал сам командир дивизии. Он в это дело не вмешивается.

Угрюмов согласился. Я попросил Завальнюка дать распоряжения: моему шоферу ехать в Хыжне и там искать меня в 151 полку или в артпульбате; вспомогательному пункту переместиться в Хыжне и там войти в контакт с 151 полком и с артпульбатом. Мы же с Тимофеем Ивановичем в сопровождении пятерых разведчиков пошли из-под Трстэны в Хыжне прямиком: через территорию недавно занимавшуюся противником. Когда часа через полтора мы прибыли в Хыжне, село было уже очищено от противника. Подразделениям подвезли обед. По шоссе на Трстэну и по шоссе на Бобров выслана разведка. Я доложил Гастиловичу. Он приказал всей дивизии повернуть на Бобров и развивать наступление на запад по шоссе, параллельному тому, что идет через Трстэну. Там противник начал отход и для преследования достаточно было одной дивизии.

Особо я доложил о потерях, нанесенных противнику. Я сказал, что такого количества убитых немцев еще не видел. Все поле восточнее Хыжне усеяно трупами. Впоследствии по моему распоряжению был произведен подсчет. Насчитали восточнее Хыжне 832 трупа. Много трупов было также вдоль сельской улицы. Взято свыше 400 пленных и много вооружения, боеприпасов, продовольствия и других материальных ценностей. Я обошел все поле боя и, откровенно сознаюсь, любовался работой артпульбатовцев, с удовольствием слушал рассказ командира артпульбата и комментарии Тонконога. Командир артпульбата говорил: «Они вышли от шоссе, с северной окраины села. Шли двумя густыми колоннами, почти вплотную, прижавшись к селу. Шли вначале как-то неуверенно, как будто опасаясь засады, потом осмелели, пошли быстрее, начали отклоняться от села, приближаться к траншее, потом одна колонна перешла траншею. Пошла восточнее ее. Потом начали развертываться в цепь. Тонконог уж забеспокоился. Говорит мне — что же ты смотришь? А я знаю что смотрю: с северной окраины выходят все новые колонны. Думаю, пусть все выйдут. Чего их на развод оставлять? Вспоминаю ваше — обращается он ко мне — „больше выдержки. Выдержка — главное оружие УР'овца“ — и думаю: „Выдержу“. Наконец, выходить из села закончили. А передние уже развернулись, все ускоряют шаг. Тонконог кричит: „Они уже к тылам моим подходят. А я думаю — нет, еще не время. Немцы в атаку бегом идут, а эти еще шагают, хотя и скорым шагом. Но вот, наконец, побежали. Тут и я „спустил с цепи“ всех своих 48 «собачек“. Ну и залаяли же они. Душа возрадовалась. Никогда, за всю войну, не знал такой радости. А пулеметчики, все аж дрожали, закончив работу. Глаза у всех горят: «Вот это работа, говорят, за всю войну душу отвел. Артиллеристы тоже не отставали. Беглым так били, как будто боялись, что у них изо рта отнимут. А противник! Он, видимо, о нас вообще забыл. Когда мы ударили в одночас всей своей мощью, его как парализовало. Все замерло. Вместо того, чтобы бежать в село или нырять в траншею или просто падать на землю, они остановились. Остановились по всему полю, потом забегали, закрутились на месте. И только, когда их уже наполовину проредили, бросились бежать, но не в каком-то разумном направлении, а во все стороны, набегая друг на друга, сталкиваясь и падая под огнем пулеметов и орудий на бегу. Мы так вычистили все до деревни, что когда поднялись и пошли вперед на соединение с полком, ни один выстрел не прозвучал нам навстречу.

Тонконог добавил: «Это был наверно полк из резерва дивизии. Они пришли из леса западнее Хыжне. Отбросили мой батальон, занимавший мостик на шоссе, и без остановки, в колоннах пошли в контратаку восточнее Хыжне. Одновременно с ними пошли в контратаку те, что оборонялись в селе. Они шли по улице и по огородам западного ряда домов в Хыжне. С этими пришлось справляться нам самим. И мы поработали тоже хорошо. Но это была обычная работа, а не, как у УРовцев — праздник. Нам досталось. Для немцев в селе не было никакой неожиданности; они вели планомерное наступление и если бы не уровский удар, нам было бы нелегко. Но огневой удар артпульбата парализовал противостоящие нам силы. Началась паника, и мы перешли в наступление».

Я шел среди этих груд трупов и ничего не чувствовал, кроме удовлетворения. Мне не пришла в голову мысль, что это люди, что у них есть матери, жены, дети, что они о чем-то мечтали, чего-то ожидали, на что-то надеялись. Я не видел их лиц, не заметил застывшего на них ужаса, муки, боли. Не обратил внимания на скрюченные смертью руки, ноги, фигуры. Для меня все это было бессодержательные, безымянные, безликие, безразличные мне единицы производства — просто трупы — как были бы, например, дрова, если бы я занимался производством дров, а не трупов. И чувства были как у дровосека, который сумел заготовить невиданное количество дров. Я был горд собой, и мне больше всего хотелось похвастаться сделанным. Я позвонил Гастиловичу. Просил его посмотреть. Я сказал ему: «Такого вы не видели и никогда не увидите». От него приехал командующий артиллерией. Он, как и все, кто видел это, был восхищен «работой» артпульбатовцев. При этом сказал: «Подобное я видел только в первую мировую войну. Только трупы там были наши». Он оказался таким хорошим рассказчиком, что приехал смотреть не только Гастилович, но и все армейское руководство. Приезжали также из соседних дивизий. Своих представителей прислал даже Петров. Разговоры об этом бое, с преувеличениями, естественно, шли по всему фронту. Все полевые УР'ы (укрепленные районы) прислали своих представителей. Во все Уровские части был разослан доклад командира нашего артпульбата и было рекомендовано такой способ действий частей полевых УР считать наиболее характерным для них.