Досмотрев, нас завели в камеру.  О Боже! Внутри все было перевернуто как будто по хате нашей Мамай прошел. От прошлого уюта не осталось ничего. Все ширмы со шконок сорвали, и теперь они красовались голыми ржавыми каркасами. Сорвали даже занавеску с дальняка, так что очко теперь можно было обозревать с любого угла хаты. Все баулы были вытряхнуты на пол, пацаны суетились, пытаясь найти каждый свои вещи.

  «Хорошо, что я дорогу заныкал», - радостная мысль пронеслась в голове.

  - Сдал, тварь! – это Славок сделал заключение. - Вот пидор! Движок принес и мусорам слился. Ну что за мрази? Как они дальше-то жить собираются?

  Я понял, что за все это представление мы должны быть благодарны тому баландеру. Шмон устроили из-за машинки. Ее мы, конечно же, не нашли.

  То, что нам пообещал кум, к нашему удивлению оказалось порожняком. Никаких шмонов больше не было. Правда, пару раз не вывели на прогулку. Хату мы обустроили заново, даже еще лучше, чем было. Достали новые простыни, сделали ширмы, повесили занавеску на дальняке, замутили генеральную уборку, и наш временный дом снова стал уютным.

  Однажды на утренней проверке какой-то офицер сказал нам:

  - В изолятор приехал прокурор города Подольска. Желающие встретиться с ним могут записаться на прием.

  - Иди, потрещи с ним, - наставлял меня Федор, - посмотри, что скажет, а потом, если что, можешь на него жалобу херакнуть.

  - Да че я пойду? Все равно беспонтово это.

  - Иди-иди. Что, прокурора испугался? Не убудет.

  Я послушался совета и записался на прием. Где-то после обеда меня выдернули из хаты и проводили в кабинет, где восседал прокурор с выражением лица всемогущего.

  - Ну, что скажешь? Никак сознаться решил, Соломин?

  Я удивился осведомленности прокурора по отношению к моему делу. Неужто у него так мало забот, чтобы помнить меня в лицо, хотя встречался я с ним всего-то один раз.

  - Я хочу попросить вас разобраться в отношении вменяемого мне преступления. Понимаете, это чистая подстава, нет никаких улик. Против меня фальсифицируют доказательства, и следствие ведется далеко не объективно.

  - Вот ты как заговорил. Уголовники отмазываться научили? Не выйдет. Ты убил человека, и за это понесешь наказание. Пойми, мы приложим все усилия, будь то в рамках закона или нет, но ты все равно признаешься! А не признаешься – так посадим. Просто тебе дадут больше! Пошел вон! – я думал, что сейчас у него пойдет пена изо рта - до такой степени он был возбужден. Я невольно попятился назад.

  «Интересно, кто ему платит? Не из солидарности же с уголовным кодексом он так бесится. Что-то тут не то».

  - Ни хуя не получилось, - пожаловался я, вернувшись в хату, - я хотел ему про следака рассказать, что подставляют меня, а он, падла, сам с ними в одной каше варится. Бля, а я ведь на его имя столько жалоб отправил, дурак. Надеялся, что рассмотрит, ответит. Вот почему мне ни разу не пришло ответа.

  - Да, Юрок, попал ты лихо. Теперь тебя если и спасет кто, то только суд присяжных.

IV

  Свидания с родными полагались два раза в месяц. У каждого здесь сидящего был определенный день свидания, в зависимости от первой буквы фамилии. Например: понедельник – А, Б, В, Г, Д, Е, вторник – Ж, З, И, К, Л, М, Н и т.д. Я с завистью наблюдал за пацанами, которые возвращались со свиданки. Лица румяные, улыбаются – будто на воле побывали, полные сумки продуктов и разных интересных вещичек.

  «Везет же некоторым… - размышлял я. – А мой гандон-следователь перекрыл мне все. Даже мать родную повидать не дает».

  Я пытался ругаться с ним по этому поводу, но так ничего и не добился.

  - Юрий, - говорил он, - ты опасен, твои приятели тебя боятся. Есть подозрение, что ты ведешь тайную переписку с ними, так как они стали отказываться от своих показаний, изобличающих тебя. Это неспроста. Значит, ты каким-то образом угрожаешь им. А пусти к тебе мать – ты ей можешь передать много информации, которая не должна ни в коем случае дойти до твоих дружков. Это для их же блага.

  Так я и сидел, не имея возможности встретиться с матерью. Но однажды, было это на шестом месяце моего пребывания в СИЗО, меня разбудил кто-то из сокамерников:

  - Юрок, тебя на свиданку заказали!

  - Да пошел ты! С этим не шутят. И так тошно.

  - Серьезно, брат. Тут не до приколов. Собирайся давай!

  - Ну, если наебал… - я, ошарашенный этой новостью, стал доставать из баула вещи, не зная, что на себя напялить.

  «Неужели мать? Неужто пустили? Что-то не верится».

  - Да ты не суетись, выведут где-то через полчаса, всегда так. Иди чифиру хапни, мысли в порядок приведи, - это Стас. Давал мне практические советы. – Что, мамку сейчас увидишь? Ну вот, а то смотреть на тебя больно было. Теперь приободришься.

  - Да погоди ты каркать! Может, мусора что-то напутали.

  - Конечно, Соломиных на тюрьме дохуя – одни Соломины вокруг, куда ни глянь! И тут Соломин, и там Соломин. А кто на дальняке сидит? Ого – опять Соломин! – проиронизировал мой малолетний корешок.

  - Ладно, кончай прикалываться. Надо хоть побриться что ли, а то мать как никак. Полгода ее не видел.

  - Так брейся! Что сидишь? Брейся давай. Станок есть? А то на вон, возьми. У меня все равно ничего не растет, а станки присылают.

  - Да у меня свой. Все в порядке, не переживай.

  Как и предполагал Стас, минут через 30 раскрылись тормоза, и я вышел на продол.

  - Лицом к стене! Карманы выверни! Кого ждешь?

  - Мать, наверное?

  - Фамилия?

  - Соломина Лариса Евгеньевна.

  - Пошли.

  Меня провели вдоль корпуса, спустили на первый этаж и завели в коридор с несколькими клетками-кабинками для свиданок. Я зашел в одну из них. Помимо стула и полочки с телефоном в ней было огромное окно, за которым я увидел маму.

  Я снял трубку телефона:

  - Мама, здравствуй, - на моих глазах непроизвольно стали наворачиваться слезы. – Не переживай, мама, все хорошо.

  - Да куда уж хорошо? Сынок, не могу больше. Без тебя и не жизнь вовсе. Чем не займусь, все из рук валится. Спать не могу, думаю о тебе. Постоянно плачу. Письмо сажусь писать, листок слезами заливаю. И в голову ничего не лезет, мысли путаются. Когда же это все кончится?  Сынок, ты тут не голодный? Как вас кормят-то? Я вот картошечки домашней привезла, сальца, селедочки…

  - Мамуль, подожди ты! Как дома-то? Как бабушка? Ты сильно не волнуйся. Раз уж так получилось, значит – судьба. У меня нормально здесь все, парни хорошие, есть с кем общаться. Я за тебя больше волнуюсь – вон худая какая стала, глаза все проплакала. Ты прекращай это дело.

  - Хорошо, сыночек, - мама улыбнулась сквозь слезы, - хорошо, я постараюсь. Что ж теперь, переживем как-нибудь. Следователь свидание нам дал, потому что дело твое закрывают и в суд скоро передадут. Говорит, что теперь ему опасаться нечего, вот и разрешил встретиться. Димка приезжал, узнавал, как что произошло. Деньгами помог. Говорит, Олеся твоя потаскухой стала. Все за тебя переживают, приветы передают. Никто не верит, надеются, что все образуется, и тебя отпустят. Я там колбаски еще привезла, чай, сигареты твои любимые. Ты только кушай, сынок, хорошо.

  - Ладно, ладно, мама. Я ведь взрослый уже. Все съем, не волнуйся. Уж разберусь как-нибудь.

  - Взрослый! Для меня ты всегда ребенок.

  - Мамуль, свиданка заканчивается. Если в суд дело передадут, то меня в Москву увезут, в другую тюрьму. Я обязательно напишу, где я нахожусь. Не волнуйся, мы победим.

  - Юрочка, сыночек, ну почему ты? Почему дружки твои дома остались? Почему ты их выгораживаешь? Они ведь все на тебя показали! Ненавижу их всех! Хоть бы кто зашел, поинтересовался. Кроме Сережки никого и не было. Вот они друзья-то какие.

  - Ладно, разберемся. Все, мамуль, за мной уже идут. Все будет хорошо. Не болей. Я напишу. Все.