ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ЗАКЛЮЧЕНИЯ

Ей предстояло нелегкое дело: разобраться в замыслах Джозефа, проанализировать свое отношение к поступку Антуана и, самое главное, разработать план поведения в тюрьме, а точнее, план побега. Антуан когда-то говорил ей, что женщине негоже быть такой рассудительной, но признавал, что без этого качества она бы не выжила — в прямом смысле слова. Теперь Анна оказалась в положении не менее опасном, чем в монастыре или на корабле, но сейчас она была другой, она не видела, что бы могло ее остановить на пути к цели.

Итак, Джозеф хотел бы ее смерти, но готов ограничиться высылкой в южные колонии, где ей ничто не помешает отправиться к праотцам. Тем более, что и там за ней будут присматривать его люди. И тогда Джон-Эдуард останется беззащитным. Ни тетушки, ни слуги его не спасут, а Джозеф обязательно найдет мальчика, в этом она не сомневалась. Да и Луи-Гийом последует за братом — мысль о детях ужасала ее, но сейчас было не время прятаться от правды. Следовательно, она не только должна была остаться в живых, но и оставаться в Англии или хотя бы неподалеку от нее — так что южные колонии ей совершенно не подходили.

То, что сделал Антуан, приводило ее в отчаяние, но Анна не могла не признать, что он сдержал слово. Джозеф ни разу не упомянул о герцоге Бекингэме, зато знал все, что касалось ее. Анна слишком хорошо знала Антуана и понимала, что война эта будет продолжаться и есть только один способ ее остановить — открыто объясниться при личной встрече. Значит, им обязательно надо было увидеться еще раз — а для этого она должна была обрести свободу.

Все подводило ее к необходимости срочно выбраться из заточения. Срочно, ибо впереди у нее всего десять или двенадцать дней, потом участь ее станет гораздо хуже.

Итак, первые минуты заточения были ужасны: Анна металась между яростью и ненавистью, но постепенно она обуздала порывы гнева и подчинила чувства рассудку. Она свернулась клубком в кресле и принялась обдумывать линию поведения с этим ужасным офицером — ее тюремщиком. Он был предупрежден о ее коварстве, но не испытал ее чары в действии.

— Что ж, — сказала себе миледи, — может быть, если бы я пустила в ход силу, имея дело с женщинами, мне посчастливилось бы и я смогла бы их победить. Но я веду борьбу с мужчинами, и для них я всего лишь слабая женщина. Раньше мне это помогало, будем же и теперь бороться женским оружием: моя сила в моей слабости.

И, словно желая своими глазами убедиться в том, какие изменения она могла придать своему выразительному и подвижному лицу, миледи попеременно заставила его принимать все выражения, начиная от гнева, искажавшего ее черты, и заканчивая самой кроткой, самой нежной и обольстительной улыбкой. Затем ее руки стали искусно менять прическу, чтобы еще больше увеличить прелесть лица. Наконец, вполне довольная собой, она прошептала:

— Ничего еще не потеряно, я все так же красива.

Было около восьми часов вечера. Анна заметила в комнате кровать; она подумала, что недолгий отдых освежит не только голову и мысли, но и цвет лица. Однако, прежде чем она легла спать, ей пришла еще более удачная мысль. Она слышала, как говорили об ужине. А она уже более часа находилась в этой комнате, и, наверное, ей вскоре должны были принести еду. Пленница не хотела терять время и решила, что она в этот же вечер сделает попытку нащупать почву, занявшись изучением характера тех людей, которым было поручено стеречь ее.

Под дверью показался свет; он возвещал о приходе ее тюремщиков. Миледи, которая было встала, поспешно опять уселась в кресло: голова ее была откинута назад, красивые волосы распущены по плечам, грудь немного обнажилась под смятыми кружевами, одна рука покоилась на сердце, а другая свешивалась с кресла.

Загремели засовы, дверь заскрипела на петлях, и в комнате раздались шаги.

— Поставьте там этот стол, — сказал кто-то.

И миледи узнала голос Фельтона. Приказание было исполнено.

— Принесите свечи и смените часового, — продолжал Фельтон.

Это двукратное приказание, которое молодой лейтенант отдал одним и тем же лицам, убедило миледи в том, что ей прислуживают те же люди, которые стерегут ее, то есть солдаты.

Приказания Фельтона выполнялись к тому же с молчаливой быстротой, свидетельствовавшей о безукоризненном повиновении, в котором он держал своих подчиненных.

Наконец Фельтон, еще ни разу не взглянувший на миледи, обернулся к ней.

— А-а! Она спит, — сказал он. — Хорошо, она поужинает, когда проснется.

И он сделал несколько шагов к двери.

— Да нет, господин лейтенант, — остановил Фельтона подошедший к Анне солдат, не столь непоколебимый, как его начальник, — эта женщина не спит.

— Как так — не спит? — спросил Фельтон. — А что же она делает?

— Она в обмороке. Лицо у нее очень бледное, и, сколько не прислушиваюсь, я не слышу дыхания.

— Вы правы, — согласился Фельтон, посмотрев на миледи с того места, где он стоял, и ни на шаг не подойдя к ней. — Доложите лорду Винтеру, что его пленница в обмороке. Это случай непредвиденный, я не знаю, как поступить.

Солдат вышел, чтобы исполнить приказание своего офицера. Фельтон сел в кресло возле двери и стал ждать, не произнося ни слова, не делая ни одного движения. Миледи владела великим искусством, хорошо изученным женщинами: смотреть сквозь свои длинные ресницы, как бы не открывая глаз. Она увидела Фельтона, сидевшего к ней спиной; не отрывая взгляда, она смотрела на него минут десять, и за все это время ее невозмутимый страж ни разу не обернулся.

Она вспомнила, что сейчас придет лорд Винтер, и сообразила, что его присутствие придаст ее тюремщику новые силы. Ее первый опыт не удался, она примирилась с этим как женщина, у которой еще много средств в запасе, подняла голову, открыла глаза и слегка вздохнула.

Услышав этот вздох, Фельтон наконец оглянулся.

— А, вот вы и проснулись, сударыня! — сказал он. — Ну, значит, мне здесь делать больше нечего. Если вам что-нибудь понадобится — позвоните.

— Ах, Боже мой, Боже мой, как мне было плохо! — прошептала миледи тем благозвучным голосом, который, подобно голосам волшебниц древности, очаровывал всех, кого она хотела покорить.

И, выпрямившись в кресле, она приняла позу еще более привлекательную и непринужденную, чем та, в какой она перед тем находилась.

Фельтон встал.

— Вам будут подавать еду три раза в день, сударыня, — сказал он. — Утром в десять чесов, затем в час дня и вечером в восемь. Если этот распорядок вам не подходит, вы можете назначить свои часы вместо тех, какие я вам предлагаю, и мы будем сообразовываться с вашими желаниями.

— Но неужели я всегда буду одна в этой большой мрачной комнате? — спросила миледи.

— Вызвана женщина, которая живет по соседству. Завтра она явится в замок и будет приходить к вам каждый раз, когда вам будет желательно ее присутствие.

— Благодарю вас, — смиренно ответила пленница.

Фельтон слегка поклонился и пошел к двери. В ту минуту, когда он готовился переступить порог, в коридоре появился лорд Винтер в сопровождении солдата, посланного доложить ему, что миледи в обмороке. Он держал в руке флакон с нюхательной солью.

— Ну, что такое? Что здесь происходит? — спросил он насмешливым голосом, увидев, что пленница уже встала, а Фельтон готовится уйти. — Покойница, стало быть, уже воскресла? Черт возьми, Фельтон, дитя мое, разве ты не понял, что тебя принимают за новичка и разыгрывают перед тобой первое действие комедии, которую мы, несомненно, будем иметь удовольствие увидеть все до конца?

— Я так и подумал, милорд, — ответил Фельтон. — Но, поскольку пленница все-таки женщина, я хотел оказать ей внимание, которое всякий благовоспитанный человек обязан оказывать женщине, если не ради нее, то по крайней мере ради собственного достоинства.

Анна задрожала. Слова Фельтона не на шутку испугали ее.

— Итак, — смеясь, заговорил Джозеф, — эти искусно распущенные красивые волосы, эта белая кожа и томный взгляд еще не соблазнили тебя, каменное сердце?