– Скажи-ка, дядя, – осторожно спросил я, – а вот эти свои взгляды ты выражаешь и вне дома, на людях? То есть здесь, дома, ты, конечно, можешь их высказывать, но я позволю себе усомниться, что господин Дённингхаус, например, тот человек, которому можно всё это высказать. Я боюсь, в один прекрасный день они тебя убьют.

Сколько раз до сих пор мне случалось проходить мимо двери в подвал, даже не воспринимая её как дверь, она была просто частью деревянной обшивки под лестницей.

Целый день я провёл в состоянии некоего раздвоения: с одной стороны, как соучастник, всё глубже втягивающийся в процесс, я чувствовал себя тревожно, с другой стороны, меня разбирало любопытство: что же мне там покажут (большие деньги)? И когда дядя наконец повернул ключ – замочную скважину тоже не сразу можно было разглядеть, – оттуда дохнуло подвальным воздухом. Нет, не сыростью. То был не совсем настоящий подвальный воздух, а несколько облагороженный.

Подвал оказался совершенно пустым. Мы шагали через отдельные помещения, – они были без дверей, побелённые и ярко освещенные. Их расположение, как я успел заметить, полностью соответствовало планировке основных этажей, даже высота потолков была такая же.

Итак, подвал был действительно пустой – нигде не видно было ни остатков угольной кучи, ни запасов стеклянных банок для домашнего консервирования, – лишь в одном переднем помещении одиноко стоял стол. Тоже абсолютно пустой. Но где-то в глубине виднелись две стальные огнеупорные двери. Одна вела в бойлерную с красным отопительным котлом посередине – вроде тех автоматических печей, в которых есть отделение для нагрева воды. Другая дверь вела в топливное отделение, откуда под потолком тянулись в сторону бойлерной две параллельные медные трубы.

Это помещение оказалось на удивление огромным и практически целиком было занято резервуаром для жидкого топлива, заполненным почти доверху, судя по указателю уровня. Резервуар был диаметром метра четыре, а высотой метра два с половиной; этой ёмкости хватило бы приблизительно на сорок тысяч литров, подумал я, можно отапливать дом лет десять, не пополняя запасов. Основательно дядя заправился.

Здесь тоже, судя по всему, поддерживался образцовый порядок. На стенке резервуара был прикреплён акт последней инспекторской проверки, а сам этот колосс, сваренный из стальных пластин размером больше человеческого роста, был без единого пятнышка ржавчины – безукоризненно стального цвета, лишь с лёгким запахом дизельного топлива. Этот запах витал в воздухе.

Я забыл упомянуть, что, когда мы вошли в подвал, дядя тщательно – на ключ – закрыл за собой дверь, ведущую на лестничную клетку, а теперь ещё раз прошёл по всем помещениям, чтобы удостовериться, что всё на своём месте.

Затем последовало нечто неожиданное: на стенке резервуара была одна едва заметная ручка, а скорее даже болт в ряду прочих болтов. Но на неё, оказалось, можно было нажать, и она поддалась. После чего – следите внимательно – после чего целый сегмент резервуара отошёл подобно двери – открывая доступ внутрь.

Должен признаться, что в первое мгновение я отпрянул, думая, что из резервуара хлынет дизельное топливо – сорок тысяч литров, – хотя я уже мог бы заранее обо всём догадаться, но вот, как видите, не догадался. Отпрянул в ожидании жёлто-коричневого потока, который, подобно Страшному суду, с грохотом и рёвом обрушился бы на наши бедные головы.

Вместо него изнутри хлынул поток мягкого света.

Вот она, красавица – она стояла там. Я уже говорил, что она была красавица?

Стальной голубизны, со скруглёнными углами и элегантным столиком для конечной продукции. Видимо, дядя был сильнее, чем казалось с виду, если он сумел один, без посторонней помощи, вкатить сюда машину. Но неужто следует предположить, что и всю эту мастерскую, расположенную внутри резервуара, он оборудовал своими руками? Но вряд ли можно допустить, что всё это сооружали посторонние строители, – ведь их потом пришлось бы устранить как свидетелей.

А подвод воды, а освещение, а белое эластичное покрытие на полу, а полировка стен – неужто всё это сделано руками дяди? Равно как и коммуникации на подвесных металлических шинах, тянувшиеся под потолком резервуара.

Единственным исключением из всего этого блеска и совершенства был слегка проржавевший «Кикебуш» (1919 года, как я полагаю), который стыдливо задвинули в дальний угол.

А лёгкий запах технического масла был, как видно, всего лишь камуфляжем. Равно как и указатель уровня масла, закреплённый снаружи на стенке и стабильно показывающий наполнение воображаемым топливом на три четверти.

Умопомрачительно!

А как же, спрашивается, тогда действовало отопление, со всеми его подводами, медными трубками и вентилями? Ответ был прост: отопление было газовое. Снаружи работало газовое отопление, внутри работал дядя.

– Красота рабочего места, – сказал дядя, – вот в чём вся тайна. Многие люди ненавидят свою работу, потому что рабочее место оборудовано некрасиво. Если ты, мой мальчик, собираешься сделать в своей жизни что-то хорошее, делай это среди красоты и порядка. И на хорошем рабочем месте.

– Хорошие деньги.

– Да, мой мальчик.

Дольше испытывать своё терпение мы не могли. Выполнили несколько завершающих действий – опустили четыре винтовые опоры и отрегулировали их при помощи отвеса и уровня так, чтобы машина, красавица наша, встала как вкопанная. Последний взгляд – и дядя нажал на кнопку:

– Внимание, внимание!

Загорелись и замигали красные контрольные лампочки, осветились смотровые окошечки, послышалось сытое урчание, оно становилось всё тише и тише; мы переглянулись – и вот оно, кликеди-кликеди, мягкое, как сливочное масло, нержавеющая сталь тончайшей обработки – это вам не татум-татум. Лицо у дяди покраснело, заблестело (моё, должно быть, не меньше), и тогда – кликеди-диди – чудесно! – вииихххх – словно ангелы запели.

Никогда прежде я не видел дядю на таком подъёме.

Спустя три дня он был мёртв.

6. Человек из Одессы

Сегодня я опять извлёк из почтового ящика письмо в жёлтом конверте:

Вообще-то, после дядиной смерти я ожидал, что хлынет целый вал почты, окаймлённой траурными рамками, с соболезнованиями от друзей, деловых партнёров, знакомых. Но ничего такого не последовало. Ничего, кроме этого письма и почтовой открытки от оптика, у которого он обычно заказывал очки.

Что касается моих надежд на наследство, то я уже добрался до конечной точки, или, образно выражаясь, путеводная нить, которой я более или менее удачно следовал этом доме в поисках спрятанных сокровищ, оборвалась. Оборвалась, издевательски указывая стрелочкой в пустой угол.

Тем с большим раздражением я воспринимал слежку госпожи Штумпе. Она постоянно кралась за мной по пятам, будто собиралась уличить меня в чём-то противоправном. Не то чтобы я застиг её за подглядыванием или подслушиванием, но маленькие косвенные улики то и дело появлялись. Например, дальняя мастерская – вспомните, та тёмная комната с окном во двор, где я склеивал бумагу, – вдруг оказывалась прибранной так, что это бросалось в глаза, – буквально выметенной до пустоты.

И в чертёжной комнате от той стрелочки, о которой я уже не раз говорил, не осталось и следа, исчезла вся серебряная линия, она была тщательно стерта – и со стола, и с пола. Причём даже мечтать не приходилось, что госпожа Штумпе устраивает прощальную генеральную уборку дома, – об её отъезде и речи не было.