Независимо от Якоба, я и раньше знал (от одной из сестер), что среди раненых инкогнито скрывается шейх, поссорившийся с Ахмедом Ораби. У меня не было ни времени, ни сил проводить разбирательство.

Почти не зная языка, я не очень стремился запоминать имена, кстати, не отличавшиеся большим разнообразием. Я ввел для каждого код, состоящий из латинской буквы, обозначающей помещение, где размещался раненый и номер его лежанки на полу. Этого было достаточно.

Самое существенное для меня представляли больные искалеченные тела. Если бы Ораби не послал людей найти и уничтожить своего врага, я бы не узнал не имени шейха, ни кода, под которым он у меня значился. Я решил переселить его ближе к себе, ибо не было гарантий, что ему уже ничто не грозит.

Шейх Абдаллах получил опасное полостное ранение, требующее особого внимания. К тому же, как не ряди, но выходило, что мы с Якобом обязаны ему жизнями.

Шейху было около сорока. Тяжелая рана и потеря крови иссушили его. Он казался мне стариком. Щетина на лице была «присыпана» сединой. Поражала стойкость Абдаллаха.

Для удаления гноя в рану вводился регулярно обновляемый дренажный тампон. Старый засохший тампон, пропитанный гноем и кровью торчал, как розовая морковка. Операция замены тампона должна была вызывать несказанные муки. «Ради бога, кричите, – просил я его. – Будет легче». Но он только тихо стонал, а лоб покрывала испарина.

Принадлежа знатному роду, Абдаллах, как я скоро узнал, учился военному делу в Англии. Он был князьком небольшого племени и, словно матерый лев, где-то в верховьях реки там, где, по словам его, Большой Нил встречается с Голубым Нилом, имел свой «прайд».

Однако, как большинство в этой стране, Абдаллах, прежде всего, был мусульманином. Все это вызывало мое любопытство, и когда выпадала минута свободного времени, я не упускал возможности его навещать.

17.

«Ахмед Ораби, конечно, ничтожество, но и хедив не лучше,» – говорил шейх, подчеркивая свою независимость.

Мне показалось, что к Англии он относился скептически, а сами англичане представлялись ему людьми, утратившими природный стержень. Собственно, они уже перестали, по его мнению, быть людьми, как только ушла золотая пора с ясной и жесткой системой отношений между сословиями и, конечно же, – с Господом.

В общих чертах Абдаллах был знаком со всемирной историей. А истоками его философии, как и у многих, были наития и сладкие реминисценции, восходящие к детству. Именно чувства, по его мнению, являлись реальностью, а логика и дотошный анализ – антиреальностью, пытающейся сбить юдей с толку. Но мне все время казалось, что я не правильно его понимаю, что он гораздо сложнее, чем хочет казаться. Прежде всего, это относилось к вере. Нет, он не давал повода усомниться в преданности Аллаху. Но было подспудное недовольство каноном ислама, удивительным образом, выражавшееся через критику европейцев.

«У вас и у нас один Бог, – говорил Абдаллах. – Но ваша вера, отказавшись от инквизиции, перестала заслуживать уважение. В религии не может быть жалости, отеческого покровительства и сочувствия Божьей матери. Вера должна вызывать два чувства: ужас и благоговение до полного растворения в Господе. Религия – это купля-продажа небесных радостей за страдания на вонючей Земле. Вы, в своей Англии, слишком печетесь о чистоплотности, словно рассчитываете остаться жить вечно!»

Мне не чем было ему возразить, потому что лгать так вдохновенно, с такой лихостью, страстью и убежденностью мог только гений, по уровню равный греку-Сократу… или французу-Вольтеру. Меня осенила странная мысль, что люди высказываются откровенней, когда им долго приходится либо молчать, либо сочиться лилеем. Это похоже на сжатие, которое кончается взрывом.

Шейх держал при себе Коран. Мне особенно нравилось, когда Абдаллах читал его вслух. А он любил читать вслух, не стесняясь меня. В этих речитативах было что-то магическое. У Абдаллаха даже голос менялся. Как будто слова быстро, быстро произносит кто-то другой.

Когда-то Бог солнца Ра почитался в Египте отцом всех Богов! Теперь Египтянин возносит хвалы другому Владыке, о чем пять раз в день ему напоминает «азан» – призыв муэдзина к молитве. Азан разносится с высоты минаретов, с балконов и верхних площадок лестниц (наш мулла забирался на крышу).

«Аллах велик!» – с напряжением четырежды повторяет голос, меняя каждый раз интонацию. «Я свидетельствую, что нет божества, кроме Аллаха! Я свидетельствую, что Мухаммед – посланник Аллаха! – с напряжением повторяет он дважды. – Вставайте на молитву! Ищите спасения! Аллах велик!» И – последняя фраза: «Нет божества кроме Аллаха!» Даже на того, кто не понимает слов, это действует, как заклинание. Точно кто-то проводит ладонью перед вашим лицом, и приходит умиротворение. Но меня поражало лицо Абдаллаха, во время азана. Когда мулла выкрикивал: «Я свидетельствую, что Мухаммед – посланник Аллаха!» – шейх морщился то ли от боли, то ли от возмущения. Я не мог это себе объяснить. Когда я спрашивал, он уходил от ответа.

В конце концов, расспросы надоели ему.

– Послушай, лейтенант, – начал он почти с раздражением. – Вот тебе Книга. Почитай сам. Она написана по-арабски. Мало кто из моих земляков по-арабски читает, но ты хвалился, что тебя научили.

– Побойся Аллаха, Абдаллах! – вскричал я. – Ты лежишь тут целыми днями, а мне вздохнуть некогда! Вас много, а я один! Если не я, кто будет лечить ваши раных?

– Лейтенант, тебе кажется, что истина на твоей стороне. Но это тебе только кажется.

– Почему ты так говоришь?!

– Будь ты моим земляком, разве посмел бы поднять голос на шейха?

Он оставался для меня загадкой.

– Не сердись, Абдаллах. Давай сюда книгу.

Хотя в Англии мы изучали высокий арабский, Корана я еще в руках не держал: хрестоматией нам служили «Сказки тысячи и одной ночи».

Коран (Куръан) по-арабски «чтение» – главная священная книга мусульман, собрание «божественных откровений», ниспосланных Мухаммеду. Он состоит из глав – сур, представляющих собою, проповеди, обрядовые и юридические правила (например, как делить наследство), молитвы и притчи.

Сочетание слов: «ниспосланное божественное откровение», как и в случае с Библией указывает на источник. Ислам (по-арабски «покорность») – вера, которая складывалась под влиянием иудаизма и христьянства.

Библия начинается, как описание захватывающих событий. Помните: «В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою». Захватывает сама панорама, а повторяющийся союз «и» создает ритмический строй.

Для Корана в этом нет необходимости. Арабский язык сам по себе загадочен и поэтичен. Любая, произнесенная фраза, своей напряженностью заставляет чаще биться сердце араба, любое слово «взрывается», как откровение. Язык поражает своей неожиданностью, как будто только, только сложился и зазвучал.

Чтение я начал с суры, которая называется «Корова» и начинается словами:

«Во имя Аллаха милостивого, милосердного!

Эта книга (нет сомнения в том) – руководство для богобоязненных. Тех, которые веруют в тайное и выстаивают молитву».

«Корова» – одна из капитальнейших сур, как бы книга в книге. В ней есть многое: и кое-что про Адама, узнавшего от Господа имена (то есть названия вещей и тварей, которые по Библии дает сам), и про Мусу (Моисея), который вел свой народ по пустыне и даже про очищающую женскую плоть менструацию. Заголовок «корова», потому что однажды Муса сообщил народу: «Аллах приказывает вам заколоть корову». На что народ возразил: «Ты смеешься над нами! Какая это корова?» Муса ответил словами Господа: «Она не старая и не телка, а среднего возраста».

– Ты смеешься над нами! – опять возразил народ. – Пусть скажет, какого она цвета.

– Корова радующего желтого цвета. – сообщил Муса.

– Ты смеешься над нами! Все коровы похожи одна на другую? Какая она?