– Берг, – сказал я.

Он смотрел на меня с одобрением. Туча белых бабочек, похожая на клубящийся шар, пролетела над лугом и исчезла за лиственницами у ручья (там был ручей).

– Вы заберговали? Ха, а вы стреляный воробей! Я тоже бергую. Будем вместе бемберговать! При условии, ха-ха, что гражданин на роток накинет платок, никому ни гугу, а если паночек гугу, к примеру, женуле моей разлюбезной, божественной флоре моей, вон, вон из дома, с глаз долой, за посягательства забраться в супружеское ложе любимой дочери моей! Договорились. И потому, признав, что пан достоин нашего доверья, постановляем мы Декретом б… берг… номер 12.137 и допускаем пана к участию в бергбемберговом тайном торжестве сегодняшнем моем, в бергпразднестве моем с духами и цветком. А говоря иначе: вы думаете, сударь мой, я затащил вас в эти горы, чтоб любоваться видами?

– А зачем же?

– Для празднования.

– Чего?

– Юбилея.

– Чего?

Он посмотрел на меня и сказал с какой-то странной тоской и с молитвенным выражением: – Чего? Величайшего блаженства всей моей жизни. Двадцать семь лет назад.

Он снова взглянул на меня, и это был мистический взгляд святого и даже мученика. И добавил:

– С кухаркой.

– С какой кухаркой?

– С той, что здесь жила тогда. О сударь! Всего лишь раз мне в жизни довелось, зато великолепно! Блаженство это я как святое таинство ношу в себе. Раз в жизни!

Он затих, а я между тем оглядывал окружающие горы, горы и горы, скалы и скалы, леса и леса, деревья и деревья. Он послюнил палец, потер им руку, посмотрел. Начал медленно, просто, обыденно: – Вам следовало бы знать, какая у меня была молодость. Мы жили в маленьком городке, в Соколове, отец работал директором кооператива, необходимо было, как вы понимаете, соблюдать осторожность, ведь люди сразу обо всем догадываются, в маленьком городке живешь, знаете ли, как за стеклянной витриной, каждый шаг, движение, взгляд – все как на ладони. Боже святый, вот так я и жил на виду у всех, таился и прятался, а что до этого самого, то, должен признаться, я никогда особой храбростью не отличался, ха-ха, что делать, робкий, тихий… не знаю уж почему… хотя, естественно, что-то там себе отщипывал, если случай подвернется, устраивался, как мог, но об этом и говорить-то нечего. Не о чем. Постоянно на виду. А потом, знаете ли, как только в банк поступил, сразу женился, и, уж не знаю, что-то, конечно, было, но не очень, так себе, мы по большей части жили в городишках, как за стеклянной витриной, все видно, и даже, скажу я вам, я оказался больше на виду, потому, знаете ли, что в браке один присматривает за другим с утра до вечера и с вечера до утра, и, представьте себе, каково мне было под проницательным взглядом жены моей, а потом ребенка моего, ха-ха, что делать, в банке тоже под присмотром, я и придумал себе в служебное время такую забаву: ногтем на бюро процарапывать одну и ту же линию, и вот приходит заведующий секцией: что это вы ногтем вытворяете, да, делать нечего, в результате я был вынужден, вынужден, понимаете, искать себе все более ничтожных удовольствий, таких, мимолетных, почти незаметных, однажды, когда мы жили в Дрогобыче, приехала на гастроли одна актриса, невероятно роскошная, просто львица, и я в омнибусе случайно коснулся ее руки, это, сударь, был шок, безумие, дикое желание еще хотя бы раз, но об этом и речи быть не могло, невозможно, в конце концов, измученный тоской, я все же взялся за ум и подумал, а что тебе чужую руку искать, ведь у тебе есть две своих, вы не поверите, но при определенной тренировке можно так наловчиться, что одной рукой щупать другую, под столом, например, и никто не увидит, а если и увидит, то что здесь такого, можно трогать не только руку рукой, а, например, колено коленом иди дотрагиваться пальцем до уха, ведь оказывается, наслаждение это, знаете ли, вопрос предрасположенности, если постараться, то и собственным тельцем можно попользоваться, не то, конечно, но лучше синицу в руку… естественнее и охотнее я бы с красоткой-кокоткой… но на нет, сами знаете…

Он встал, поклонился и запел:

Еще раз поклонился и сел. – Мне не на что жаловаться, я получил кое-что от жизни, а то, что другие больше, тут уж ничего не поделаешь, впрочем, кто его знает, каждый привирает, похваляется, что он с той, он с другой, а на самом деле одно убожество, возвращается домой, садится, снимает свои ботинки и ложится в кровать сам с собой, так зачем же столько болтовни, я, по крайней мере, могу, как вы знаете, настолько сосредоточиться, что доставлю сам себе маленькие, мимолетные наслажденьица, и не только эротические, можно, к примеру, забавляться, как паша, шариками из хлеба или протирать пенсне, я этим два года занимался, они мне мозги сушат семейными делами, работой, деньгами, политикой, а я себе пенсне… так я и говорю, что же я хотел? ага, вы понятия не имеете, как человек растет от таких мелочей, просто невероятно, как он крепнет и развивается, зудит, скажем, у вас пятка где-то в глуши, на Волыни, так и от зуда в пятке можно получить немного удовольствия, все зависит от подхода, осознания предрасположенности, сударь, ведь если мозоль может болеть, то почему тот же мозоль не может доставить удовольствие? А тыкать языком в разные щелочки зубов? Не удовольствие? Что же я хотел сказать? Эпикуреизм, или наслажденисиум, может быть двояким, primum, кабан, буйвол, лев, secundum, пчелка, мушка, ergo,[12] в большом масштабе и в малом масштабе, но если в малом, то здесь необходимы способности к микроскопированию, дозированию и правильному классифицированию, то есть разделению, ибо поедание карамельки можно разделить на несколько этапов: primum, обнюхивание, secundum, облизывание, tercium, отправление в рот, quartum, забавы с языком и слюной, quintum, выплевывание на ладонь и разглядывание, sextum, разгрызание с помощью зубов, я пока остановлюсь только на этих этапах, но, как вы видите, можно обойтись и без дансингов, шампанского, ужинов, икры, декольтесов, фру-фру, чулочек, трусиков, бюстиков, нервотрепки, щекотки, хи-хи-хи да ой-ё-ёй, что вы, как вы смеете, хи-хи-хи, ха-ха-ха, ох-ох-ох, их-их, и с хомутом. А я сижу себе за ужином, с семьей беседую, с жильцами и потихоньку-полегоньку наскребаю себе парижского шантана. Поймай-ка меня! Хе-хе-хе, не поймаешь! Вся штука заключается в определенного рода внутренней концентрации усладно-сладостной и пышной с опахалами и плюмажами в духе султана Селима Великолепного. Важны залпы артиллерии. А также колокольный звон.

Он встал, поклонился и запел:

Еще раз поклонился. Сел.

– Вы, наверное, думаете, Леонус-психо-патус?

– Некоторым образом.

– Конечно, думайте-думайте, легче будет. Я сам слегка сумасшедшим прикидываюсь, чтобы легче было. Без этого стало бы слишком тяжело. Вы любите удовольствия?

– Люблю.

– Ну, видите, паночек, мы и договорились. Дело-то простое. Человек любит… что? Любит. Любциум. Любусиумберг.

– Берг.

– Что?

– Берг!

– Как это?

– Берг.

– Хватит! Хватит! Не…

– Берг!

– Ха-ха-ха, вы меня забемберговали; вы тот еще тихоня! Кто бы мог подумать! Вы бергберговец. Бергумберг! Гони! Во всю мочь! Гайда! Гайдасиумберг!

Я смотрел на землю – снова рассматривал землю, с травинками… с камешками-комочками… Сколько же миллиардов!

– Полизать!

– Что?

– Полизать, говорю, полизусиумберг… или плюнуть!

– Что это вы? Что вы? – закричал я.

Луг. Деревья. Бревно. Стечение обстоятельств. Случайность. Без паники! Случайность, что он об этом «плевке»… ведь не в губы… Спокойно! Не обо мне речь!

– Сегодня праздник ночью.

– Какой?