<...> Политические антагонизмы существовали во всех концентрационных лагерях и среди узников всех национальностей. Даже среди красных испанцев в Маутхаузене существовали две группы, резко выступавшие одна против другой.

Руководство лагеря старательно поддерживало эти антагонизмы и даже разжигало их, чтобы не допустить... объединения всех узников.

<...>

<...> Люди убивали друг друга, чтобы добыть хоть что-нибудь съедобное... ...я видел однажды русского, тащившего пустой котел за блок комендатуры; узник с жадностью выскребывал стенки котла. Вдруг из-за угла показался другой русский, остановился на минуту, а потом вдруг бросился на выскребывавшего котел, толкнул его на колючую проволоку, по которой шел ток, и исчез вместе с котлом. <...> Это были уже не люди, а животные, ищущие пищу. <...>

<...> В Освенциме евреи не имели... никакой надежды. Все без исключения знали, что обречены на смерть и будут жить только до тех пор, пока смогут работать... Они были фаталистами: терпеливо и равнодушно переносили лагерную нищету и страдания. <...> Этот

психический надлом ускорял физический конец; у них уже не было желания жить, все не имело для них никакого значения; самая легкая болезнь оканчивалась смертью. [“Уже перед своим прибытием в лагерь евреи были очень истощены и полны страха от всего того, что с ними произошло во время их жизни в гетто” - это примечание редакторов записок Гесса. Добавим: Гесс забыл и о том, что лагерное бытие евреев было не в пример страшнее, чем у остальных узников - см. Выше свидетельство М.-К. Вайян-Кутюрье и др.].

Сказанное мною касается большинства узников-евреев, однако иначе вели себя евреи из интеллигентных кругов. Психически они были сильнее, проявляли больше воли к жизни; чаще всего это были люди, привезенные с Запада... они рассчитывали на поражение Германии...

Самым главным для таких людей было получить какой-нибудь пост, какое-нибудь “теплое место”... позволяющее им улучшить их материальное положение и иметь разные выгоды. <...> Чаще всего побеждал тот, чье поведение отличалось отсутствием какой-либо щепетильности. <...>

Нередко бывало так, что число узников, занимавших “безопасные” места, вдруг резко падало, хотя к тому не было видимых физических причин, например, болезней... Это происходило потому, что эти люди узнавали о гибели своих близких родственников. Для евреев вообще характерны тесные родственные связи, и смерть близких приводит к тому, что оставшиеся в живых теряют волю к жизни [49, с. 52-53, 56, 67-69].

Из рассказа бывшей узницы концлагеря Равенсбрюк:

Вся система в этом лагере преследовала единственную цель - подавить наши человеческие чувства и наше человеческое достоинство... Даже более стойкие заключенные, оставшиеся в живых, приобрели черты, которые никогда не изгладятся: они потеряли всякую веру в добро и справедливость [4, с. 213].

И. НЕВЕРЛИ:

Климат гетто или Освенцима никто не может выдержать без ущерба для своей личности. Каждый, и жертва, и палач, имеет там, должен иметь психический изъян [82, с. 399].

По М. НИЛЬСЕНУ (концлагерь Штутгоф):

Гитлеровцы в 1941 году создали несколько специальных лагерей. Сюда были собраны самые закоренелые преступники из каторжных тюрем гитлеровского рейха: убийцы... насильники, воры, главари банд... приговоренные по меньшей мере к десяти годам тюремного заключения (а чаще пожизненно). Здесь их “воспитывали”. Несколько месяцев они подвергались самому утонченному и научно обоснованному террору. Их избивали, они спали под открытым небом, работали до изнеможения, погибали... Их заставляли убивать своих товарищей. <...>

Из них выдрессировали настоящих садистов, как дрессируют охотничьих собак, а все необходимые задатки у них были с самого начала. С точки зрения нацистов, эксперимент блестяще удался, хотя более половины уголовников в процессе воспитания отправились на тот свет.

Таким образом в 1942 году в Штутгоф прибыло около пятисот высококвалифицированных садистов. Им было поручено под руководством СС захватить лагерь в свои руки и превратить его в человеческую бойню. При этом нацисты потребовали: пусть “зеленые” (уголовники носили зеленый треугольник на одежде) докажут, что они достойны доверия, пусть они завоюют свои привилегии в жестоком бою.

Все высшие лагерные должности принадлежали полякам, которых еще надо было вытеснить. <...> ...начался один из самых страшных периодов в истории Штутгофа. Война была невообразимо кровопролитной, ожесточенной и подлой. Бандиты убивали друг друга на работе, умерщвляли в больнице или подкупали врачей, чтобы те умертвили того или иного заключенного; выдавали соперников гестапо...

Война продолжалась около полугода, а эсэсовцы потешались, наблюдая за ней. Обе враждующие стороны доказывали свое право на жизнь, ступая по трупам заключенных. Каждая рабочая команда отправлялась утром на работу с несколькими телегами, на которых вечером привозила трупы. Наибольшего расположения эсэсовцев добивался тот капо, который привозил больше трупов. Каждый староста блока тоже старался уложить побольше трупов у входа в барак перед утренней поверкой.

“Зеленые” победили, но дорогой ценой. От пятисот к концу войны осталось лишь сто пятьдесят человек.

“Зеленые” могли наслаждаться плодами своей победы. Но они все время боялись. Боялись, что их свергнут. Болели всевозможными сексуальными расстройствами, страдали от психозов. Они были почти душевнобольными [54, с. 91-93].

Р. ДЖЕКСОН:

Заключенных принуждали казнить друг друга. В 1942 году им выплачивалось по пяти германских марок за каждую казнь, но 27 июня 1942 года генерал СС Глюке приказал... сократить этот гонорар до трех сигарет.

<...>

11 августа 1942 г. Гиммлер направил приказ... о том, что “только германским заключенным разрешается избивать других германских заключенных” [3, т. 1, с. 128].

Т. БОРОВСКИЙ (возвращение узников с внешних работ в лагерь):

Как-то мы шли командами к лагерю. В такт идущим шеренгам играл оркестр. У ворот задержались... Десять тысяч мужчин. И тут проехали грузовики, полные нагих женщин. Женщины протягивали руки и кричали:

- Спасите! Едем в газ! Спасите нас!

И проехали рядом с нами при полном молчании десяти тысяч мужчин. Ни один не дрогнул, ни одна рука не поднялась.

Ибо живые всегда правы перед мертвыми [76, с. 102].

М. НИЛЬСЕН:

В феврале сорок второго года в Штутгоф прибыло фазу семьсот или восемьсот польских и русских детей. Им было от десяти до пятнадцати лет. Почти все они погибли за несколько недель. Их убивали, они надрывались, умирали от непосильной работы, гибли от голода, гнили физически и морально. Но самое страшное ожидало тех, кто не умер. Как правило, уголовники превращали их в “мальчиков для радости”. И что хуже всего, эсэсовцы и уголовники, потехи ради, дрессировали этих ребят, как дрессируют легавых собак. Негодяи натравливали их на больных и умирающих, и те, как стая волков, набрасывались на свои жертвы, отнимали у них еду, обувь, одежду [54, с. 119-120].

Из отчета командира полицейской роты, истребившей евреев в гетто г. Пинска:

...значительное количество лиц находится в малом пространстве подполья. Такие места следует взламывать снаружи или направлять туда служебных собак (в Пинске замечательно оправдала себя при этом служебная собака “Аста”)...

Рекомендуем привлекать малолетних к указанию этих укрытий, обещая им за это жизнь. Этот метод хорошо оправдал себя [3, т. 1, с. 850].

Воспитание малолетних - бесспорно, интересный вопрос. Но еще поучительней включение в педагогическую систему животных. Кинологи, внимание!

В. ГРОССМАН (концлагерь Треблинка, путь в газовые камеры):

...эсэсовцы спускали натренированных собак, которые кидались в толпу и рвали зубами голые тела обреченных.

...появлялся один из комендантов Треблинки, Курт Франц, ведя на поводу свою собаку Бари. Хозяин специально натренировал ее: бросаться на обреченных, вырывать им половые органы [83, с. 32-33].