— Я сама не могу поверить, что мы теперь в первом секторе. Почему мы? Почему не кто-то другой? За что?
— Молчи, Чуна! Что ты понимаешь! — закричала аса. — Я знаю, знаю, что среди молодых асов сейчас ходят разговоры, что попасть в высшие секторы — это дело случая. Так вот, все это пустое щелканье клювами, поняла? — Мать Чуны говорила с тихой яростью, клюв ее подрагивал от возбуждения. — И если тебе будут нашептывать завистники, что, мол, вы попали в первый сектор случайно, выклюнь им глаза, бесстыжим этим буллам! Твой отец — достойнейший ас, и я всегда верила в него, знала, что раньше или позже машина, да будет благословенно имя ее, отметит его достоинства: и то, что он никогда не жаловался, никогда ни к чему не стремился, никогда ничего не хотел, никогда не высовывал клюв, никогда ни о чем не думал и всегда жил по правилам, поняла? Когда я сказала ему, что какой-то будущий булл, с которым ты познакомилась на улице, хочет быть программистом, разве он не помчался тут же к контакту, чтобы доложить машине, да будет благословенно имя ее?
«Лик Карк», — произнесла про себя Чуна. Слова были легкими, прозрачными, как туман. Они таяли, и в клюве почему-то ощущался горький привкус… Да, теперь мать расхваливает отца, а когда их спустили из восьмого сектора в девятый, на нее посмотреть было страшно, два дня к рациону не притрагивалась… А ведь отец такой же… Нет, мама, наверное, права, машина, да будет благословенно имя ее, всех оценивает по заслугам… Лик Карк… что с ним, где он сейчас? Какой он был… порывистый… грубый… Но как он смотрел на нее, широко открыв все четыре глаза… И жутко становилось от этого взгляда, и мурашки по спине начинали бегать, и сердце замирало, и все равно было так сладко, так необыкновенно, что хотелось плакать… Где ты, бедный Лик?
Она представила его в виде жирного, волосатого булла, ползающего по канавам, и почувствовала, что на глазах ее выступили слезы. Бедный, бедный Лик… Конечно, он сам виноват: зачем он хотел встречаться с ней, хотел стать программистом, ведь хотеть нехорошо, невежливо…
— Ты что, асочка? — нежно спросила мать Чуны и ласково потерлась клювом о шею дочери.
— Ничего, — ответила Чуна, — так просто…
— Мне тоже моментами становится грустно. Особенно когда я думаю о том, как долго мы ждали этого момента. Но это плохо, Чуна. Сегодня, как только я спустилась по стене на улицу, я увидела здоровенного стерегущего. И знаешь, что произошло? Угадай!
— Не знаю…
— То-то же, асочка! Он увидел мой золотой знак и тут же вытянулся передо мной! Вот что он сделал, асочка ты моя! — Она гордо вскинула голову, так, чтобы подбородок не закрывал золотой знак на шее, и важно прошлась по комнате, так же важно и надменно поднялась по стене, медленно прошествовала по потолку.
— Ну вот, — сказала Чуна, — а мне говорила, что ходить по потолку нехорошо, невежливо.
— Все ты запоминаешь, лапсун глупый!.. О, сколько уже времени! Включи контакт, посмотрим машинные известия, потом вознесем вечернюю благодарность. Я думаю, отец придет с минуты на минуту. Поставь-ка рацион подогреть.
Чуна достала рацион. Целых три контейнера выдают им теперь, и какие тяжелые! Она даже понятия не имела, что у асов есть такая еда. Так прямо и тает во рту, не надо подолгу перетирать каждый кусок клювом, как их старый рацион.
— Ой, что это? — вскрикнула мать Чуны, когда экран контакта вспыхнул серебристым цветом.
Чуна чуть не выронила от испуга контейнер с рационом и посмотрела на экран. О машина, да будет благословенно имя ее! На экране контакта несколько буллов что-то мычали, ударяли себя грязными руками в волосатую грудь. Глаза их ничего не выражали, и они то и дело жалобно моргали.
— Что это? — повторила мать Чуны. — Сколько себя помню, сроду не показывали по контакту буллов.
— Какие ужасные!.. — прошептала Чуна.
Она смотрела на экран и почему-то не могла отвести взгляд от одного булла, у которого был обломан клюв. Ужас, отвращение и жалость переполняли ее, и она почувствовала, как поднимается к горлу тошнота. Сейчас мне будет плохо, подумала она, но все равно — продолжала смотреть на булла с обломанным клювом. Ей показалось, что он был моложе других и глаза его не такие пустые. Зачем, зачем показывают в машинных новостях буллов? Это же нехорошо, невежливо. Воспитанные асы о буллах не говорят. И тут Чуна сообразила, что критикует машину, да будет благословенно имя ее, потому что кто же еще решает, какие вещи показывать в машинных новостях, как не машина, да будет благословенно имя ее.
От этой мысли голова ее закружилась, она почувствовала, что вот-вот упадет. Тошнота неудержимо поднималась к горлу. Нехорошо, когда аса вырвет, невежливо, подумала она и потеряла сознание.
— Скажите, — Гали Пун пристально посмотрел на Вера Крута, вытянувшегося перед ним, — вы ведь принимали участие в последней охоте на оххров, не так ли?
— Так точно, господин Отец.
«Вот булл! — подумал охотник. — Знает же прекрасно, мерзавец, что я только что вернулся с Оххра, а играет, как с опосликом». О машина, сколько же можно его терзать? Ну хорошо, не подчинился сразу Уну и Лику Карку, когда старший рехнулся, так ведь, с другой стороны, они сами себя назначили, почему он должен был тянуться перед ними? Всегда так: все, кто ловчит, перед начальством выслуживаются, начальство первыми и предают. Он бы так не поступил. У него, у Вера Крута, есть принципы. Они, правда, мешают жить, эти принципы, без принципов шустрить сподручнее, но что делать, каждому свое. И, как уже случалось не раз в последние дни, было ему горько, но горечь была перемешана с гордостью. И видел он себя защитником крепости. Все ловкачи разбежались, а он, Вер Крут, стоит один со слинкой в руке. Одинокий, преданный всеми, но сильный верой.
— Мне хотелось спросить вас, охотник, не показалась ли вам охота на Оххре чем-нибудь необычной?
— Да, господин Отец, показалась.
— И чем же?
— Когда господин старший охотник… забыл свое имя, команду сразу захватили Ун Топи и Лик Карк, и я думаю…
— Да нет же, — досадливо пожал плечами Отец, — меня не интересует, кто там командовал отрядом во время возвращения на Онир, меня интересует сама охота.
«О машина, — пропел про себя охотник, — так, значит, меня вызвали к Отцу не для того, чтобы наказать? О машина, да будет благословенно имя ее, это же… это же…» Он не мог найти слова, чтобы выразить радость и благодарность, распиравшие ему грудь. И какой мудрый вид у Отца, и глаза какие добрые, сразу видно, что Отец… Значит, он спрашивает про саму охоту. Ну хорошо, наконец-то он выскажет все, что думал и что никто не хотел выслушать.
— Охота, господин Отец, была очень мне подозрительна.
— Почему?
— Потому что никто, кроме Уна Топи и Лика Карка, не нашел ни одного оххра. Сначала пять, а потом еще одного.
— И что же здесь необычного, что вызвало ваши подозрения? Может быть, они просто лучше искали?
— Никак нет, господин Отец, мы делали все, что могли. Мы все служим Ониру и машине, да будет благословенно имя ее.
— И все-таки я не вижу…
— Нас учили, господин Отец, что большинство оххров, когда их находишь, предпочитают выключать поле…
— Да, я знаю, я читал, — нетерпеливо прервал охотника Отец.
— Во время этой охоты не было ни одного оххра, который выключил бы поле. Ни одного. И всех шестерых оххров нашли Ун Топи и Лик Карк. И к тому же мне показалось странным, что сошли с ума сразу двое — господин старший охотник и сопровождавший его ас…
— Значит, вам эта охота показалась необычной?
— Так точно, господин Отец.
— Ну что ж, охотник, не могу вам отказать в известной проницательности…
Восторг распирал Вера Крута, еще секунда — и разорвет его. Он еще покажет этому Топи, еще узнают, кто такой Вер Крут. Жизнь свою отдаст Отцу, все для него сделает… Он посмотрел на Отца, который задумчиво поглаживал рукой свой желтоватый клюв.
— Вот что, Вер Крут, — наконец сказал он, — я хочу, чтобы вы сделали одну вещь: попробуйте определить, нормальны ли те оххры, которых привезла ваша экспедиция. У меня кое-что вызывает сомнение. В отличие от тех оххров, которые раньше обслуживали машину, эти, похоже, плохо справляются со своими обязанностями. Вчера, например, в машинных новостях показывали буллов — вещь совершенно неслыханная… Вы понимаете меня?