— Во-первых, кто нашел оххров? Мы с Ликом или ты? А во-вторых, если тебе не нравится, можешь оставаться здесь, на Оххре. И могу тебе для компании оставить старшего с Яром. Согласен?

— Что-то ты смелый слишком стал, — сказал Вер Крут. — Почему я должен тебя слушать?

— А вот поэтому!

Прежде чем Вер успел сообразить, что происходит, Ун уже сшиб его на пол. Вер вскочил и увидел перед собой слинку. Слинка в руках Лика смотрела ему в живот.

— Я не промахнусь, — тихо сказал Лик.

— На корабле не стреляют, — пробормотал Вер.

— Ничего, я не поврежу стены, пуля останется у тебя в животе. Смотри, какой у тебя симпатичный плотный животик. Как раз такой толщины, чтобы остановить пулю. Ну, так как?

Бандиты, подумал Вер, все они бандиты. Не успеешь отвернуться, как тебя уже оседлали. Ну что ему самому стоило объявить себя старшим охотником? Он же видел, что старший не в себе, тронулся, старый гад, но он не сделал этого, потому что он порядочный ас, не выхватывает на лету из чужого клюва. А Ун с Ликом выхватили. Им совесть не помеха… И пять оххров живых нашли. Таким всегда везет, а кто порядочный, тот со своей порядочностью — как с полным снаряжением на спине: вроде и идешь кое-как, но особенно-то не разбежишься. Ну ничего, мы еще посмотрим…

Не хотелось Ивану Андреевичу надевать на себя поле. Даже не мог объяснить себе, почему именно, а не хотелось ему. Пока был он без этого поля, оставался он тем знакомым себе Иваном Андреевичем Киндюковым, которого изучил за пятьдесят девять лет вдоль и поперек. Всяко, конечно, бывало, лукавил иногда с собой, но все равно знал себя досконально — не обманешь. А вот надень на себя этот невидимый плащ — и уж не тот он Иван Андреевич Киндюков. Придет знание, придет печаль оххров, их пассивность, а эта пассивность — не для его характера. Хотя Пашка Пухначев говорит, что не так уж страшно это поле. Оххров, может быть, оно и гнетет. а человеку есть что противопоставить его печали и тяжести.

И все-таки нужно было решать. Александр Яковлевич прав, и Сережка тоже все разложил по полочкам: если вы хотите идти в тыл врага, нужно как следует вооружаться. Что возразишь? Нечего.

Вот и пришлось надеть на себя на старости лет еще один хомут. Пашка оказался прав. Страшно, конечно, жутковато, даже голова кружится и подташнивает от безбрежности горизонта, от гудения Вселенной в голове, от безжалостного проникновения в суть всех вещей, но есть облегчение, Пашка был прав. Как только подумаешь о своем, земном, как только разволнуешься хоть немного, горизонт тут же сужается, гудение и печаль Вселенной уходят куда-то на второй план, и ты чувствуешь и думаешь почти так же, как и раньше.

М-да, усмехнулся он про себя, если бы Сергей Ферапонтович сейчас знал, что его редактор районной газеты лежит ноздреватым серым камнем на теплом песке под оранжевым небом с двумя голубыми солнцами и ждет, пока его подберут четырехногие пауки в шлемах, он бы вряд ли поверил этому. Что-что, а Киндюков всю жизнь был человеком солидным, глупостей старался не делать, знал и уважал порядок.

На мгновение Ивану Андреевичу стало не по себе: отправляется на такое дело — и практически сам по себе. Поговорил с Сережкой, Надей, обговорил все с Ромео и Джульеттой, уговорил кошку Машку поделиться с ним полем, и вот отправляется Иван Андреевич Киндюков уже на третью планету, считая, конечно, и родную Землю. Не туристом, заметьте, отправляется, а с особой, так сказать, миссией. Вот тебе и осторожный Иван Андреевич, вот тебе и пенсионный возраст, вот тебе и перестраховщик, как называл его за спиной кое-кто. Посмотрел бы на него сейчас директор кирпичного завода… А здорово он отбрил его тогда, как ловко подвернулась забавная старинная цитатка: а люди сквернословы, плохы… Плохы… Вот тебе и плохы. Кто плохы, а кто и нет.

И охватило вдруг Ивана Андреевича озорное, молодое веселье, молодая вера, что самое главное и интересное еще впереди, что жизнь только начинается. Какая там печаль, когда дрожишь весь от возбуждения, подумать только!

Господи, ведь он когда-то, в другой, можно сказать, жизни, увлекался такой ерундой, как советы домашнему мастеру. Направить бы сейчас письмо в редакцию: так, мол, и так, уважаемые товарищи, хочу поделиться, как удобнее всего обращаться в камни и другие предметы. Выбрав заранее нужное вам обличье, представьте себе его в уме по возможности во всех деталях, затем начинайте переливаться в него… А он еще обдумывал, как сделать дозатор для отмеривания равных порций зубной пасты, выдавливаемой из тюбика!

Иван Андреевич вдруг почувствовал, что к нему приближаются двое. «А как же я это определил?» — подумал он. Он не видел, не слышал, и, тем не менее, в мозгу сложилась четкая картина двух пауков, которые шли к нему. Ага, да он же чувствует их полем, вот оно как работает…

— Стой, — сказал Лик, — где-то здесь.

— Ага, — кивнул Ун, — и мой полеметр показывает, что чувствует поле.

— Может, этот камень?

— Судя по стрелке, похоже. И почему это они так любят превращаться в камни? Я бы, кажется, ни за что на это не согласился. Даже представить себе трудно, бр-р-р!.. Да, точно, оххр. Будем вызывать платформу?

— Да стоит ли из-за одного бесформенного? И почти рядом с кораблем. Дай-ка я попробую поднять его… Ого, какой тяжеленный! Помоги.

Вдвоем они с трудом дотащили Ивана Андреевича до корабля.

Все, больше ничего на Оххре их не держало.

— Приготовиться к старту. — приказал Ун Топи.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА 1

Гали Пун, один из Отцов Онира, внимательно посмотрел на аса, замершего перед ним в позе почтительного внимания. Голая, без знака, шея охотника, но глаза живые…

— Вы знаете, зачем я попросил прислать вас ко мне? — мягко спросил он.

«Как ответить лучше?» — пронеслось в голове у Уна Топи. Сказать «да» и показать себя сообразительным или рявкнуть «нет», как подобает настоящему тупому охотнику? Не угадаешь, но вообще-то лицо у Отца довольно умное…

— Да, господин Отец! — четко ответил Ун.

— Вот как, — с легким удивлением сказал Отец. — Гм… В таком случае, вы один из самых сообразительных охотников, которых я когда-либо встречал. Обычно ваши коллеги не отличаются большой сообразительностью. Впрочем, — добавил он и приоткрыл клюв в тонкой улыбке, — от них это и не требуется!.. Так для чего же я вас вызвал, Ун Топи?

— Я полагаю, господин Отец, что вы хотели бы узнать поподробнее о том, что случилось со старшим охотником.

Нет, вовсе не глуп этот молодой охотник. И скромен. Прикрыл, как полагается младшим в присутствии старших, боковые глаза, клюв держит чуть раскрытым: весь внимание…

— Вы не ошиблись. Меня действительно заинтересовал отчет о том, что случилось со старшим охотником. Насколько я понял, он потерял разум. Так?

— Не совсем, господин Отец. Он потерял его частично. Он не помнит, кто он, как его зовут, но помнит, что случилось с ним в детстве.

— Ну, это практически одно и то же. А скажите, вам ничего не показалось… ну, скажем, необычным в этом случае?

Пожалуй, имеет смысл играть ту же роль сообразительного молодого охотника. Готов на все, лишь бы заручиться благоговолением начальства. Так он добьется большего. Если, конечно, не вызовет подозрений. Только бы не переиграть…

— Вы четко сформулировали мои неясные подозрения, господин Отец…

— Не нужно, охотник, — поморщился Отец. — Возможно, в вашей казарьме льстят начальству именно так, но здесь я бы попросил вас либо воздержаться от лести вообще, либо льстить мне потоньше. Договорились?

— Так точно, господин Отец, — отчеканил Ун и подумал, что Отец и вправду не глуп и нужно держать с ним клюв начеку.

— Так что же привлекло ваше внимание?

— Во-первых, сам факт заболевания. До сих пор, насколько я знаю, никаких неприятностей во время охоты на Оххре не бывало.